Граф Никита Панин

Чиркова Зинаида

Тем же ходом, так же церемонно вышла из храма пышная свита, направилась к обеденному столу, накрытому на четыреста персон в главной столовой зале Летнего дворца.

И в это время загремели пушки. Весь день в городе не смолкал шум: сначала веселый перезвон колоколов возвестил о крещении младенца, новорожденного великого князя Павла Петровича, а теперь с Петропавловской крепости и из Адмиралтейства бухали пушки. 301 выстрел сделан был с равными промежутками между залпами.

Императрица, успев переодеться в сиреневое, затканное золотом парадное платье с Андреевской

лентой через плечо, вышла к приглашенным, выпила за здоровье новорожденного князя, за здоровье его родителей и свое и сразу же ушла. Ее ждал кружок близких людей, а она очень устала.

А пушки все били и били. Вздрагивали и звенели стекла в окнах дворцов, крестились горожане при каждом залпе.

Целую неделю продолжались в Санкт–Петербурге торжества по случаю рождения и крещения последнего в этом столетии русского царя. Город весь был празднично изукрашен. Из окон свешивались национальные флаги, ковры, а на дворцовой площади сияла огнями, затмевая звезды, праздничная иллюминация. Окруженная колоннами, высилась здесь гора, а на ней — символическое изображение Российской империи. На храме красовалось и переливалось всеми цветами радуги гигантское «Е» — вензель императрицы. И громадный глаз сиял над вензелем — Око Божия Провидения.

Перед входом в храм золотом горел герб Российской империи. А по сторонам герба — статуи, восхваляющие ея императорское Величество. Великими делами обновила, украсила и укрепила Елизавета свою империю. И в знак ее дел высились статуи — Премудрость, Храбрость, Установление законов, Распространение наук, художеств и купечества, великое приращение государственной силы — все эти символы славили великую царицу, ее императорское величество.

Колонны обрамляли всю площадь. Между колонн — лавровые деревья, осеняющие бюсты вечнодостопамятных российских самодержцев: Петра Великого и супруги его Екатерины, Алексея Михайловича и Михаила Федоровича, Иоанна Грозного и деда его Ивана Васильевича. В ряд выстроились бюсты Дмитрия Донского, Александра Невского, Владимира Мономаха, Ярослава Мудрого, Владимира Святого, Святослава, Ольги, Рюрика.

Десятки тысяч ламп освещали эту картину. Все горело, сияло, блестело, пламенело…

Уже под вечер, освободившись от всех фрейлинских дел, Аннушка и Машенька побежали поглядеть на иллюминированную площадь. Дивились, проталкивались сквозь тысячные толпы народа, сбежавшегося рассмотреть невиданное зрелище, останавливались возле бюстов, глазели на слепые очи древних царей, их косо обрезанные плечи и гранитные подставки.

Все праздничные дни сопровождались зрелищами отменными, было на что поглядеть и что потом обсудить…

Поздним вечером Аннушка рыдала в подушку. Никто и не вспомнил, что сегодня у нее день рождения, что ей должны обрезать младенческие девчачьи крылышки. Никому не оказалось дела до маленькой фрейлины, и горькая обида грызла сердце девочки. Машенька успокаивала ее, как могла, но совсем не понимала, почему плачет сестра, ведь во дворце и на площади все так красиво и пышно. А Анна запомнила этот день на всю жизнь. Младенец отнял у нее праздник. Никто не пришел поздравить

ее, никто и не вспомнил о том, что богородицына дочка сегодня стала совершеннолетней…

Впрочем, не вспомнили при дворе не только об Анне. Не вспомнили и о самой виновнице торжества — матери новорожденного Екатерине Алексеевне, великой княгине…

Когда издала она первый стон при начинающихся схватках, фрейлины тут же побежали известить императрицу. Суетилась акушерка, статс–дама наблюдала за тем, чтобы роженицу перенесли на пол, на приготовленную родовую постель.

Забежал даже великий князь в голштинском мундире, при всех регалиях и шпаге. Он осведомился о здоровье супруги и тут же убежал, сказав, что у него полно дел. Он не хотел встречаться с тетушкой у родовой постели жены. Елизавета ненавидела голштинский мундир, и ему приходилось надевать его украдкой. А мундир голштинский был самой любимой формой великого князя.

Прибежала Елизавета, неприбранная, в халате, безо всяких украшений. Наконец исполнялась так долго лелеемая мечта. Девять лет ждала Елизавета, чтобы у молодой четы появился наследник.

Наследник — укрепление трона. Она до сих пор страшилась лечь в одну и ту же постель две ночи подряд — помнила, как сама подняла Анну Леопольдовну среди ночи и отняла корону у младенца Иоанна. Потому старый Чулков всегда спал у ее ложа, примостясь в изножье кровати со своим матрасом и подушкой. И по утрам она будила его, вытаскивая подушку из-под головы и ласково пеняла:

— Так-то ты меня сторожишь…

— Да мимо меня и мышь не проскочит, белая ты лебедушка, — говаривал Чулков, поглаживая ее белое тело. Даже тогда, когда Елизавета делила ложе с Разумовским или Шуваловым, или еще с кем из временных фаворитов, не уходил Чулков со своего поста…

Они дежурили возле Екатерины всю ночь. Ребенок родился только под утро, когда уже отгорела на небе заря, перестали сверкать в ее косых лучах грани Адмиралтейской иглы и ровным золотом загорелся шпиль Петропавловской крепости.

Акушерка аккуратно перевязала пуповину, духовник Елизаветы священник Дубянский нарек ему имя Павел, выбрав из святцев имена этого дня. Елизавета приказала акушерке завернуть младенца и унести на ее половину. С этого дня Екатерина не видела свое дитя почти три месяца.

Все бросили роженицу. Она так и лежала в промокшей от крови и холодной родильной постели, хотела пить и кричала, чтобы кто-нибудь подошел к ней. Никто не откликался в этом огромном многолюдном дворце.

Она сделала свое дело, дала России будущего царя и теперь не интересовала никого.

Только к вечеру припыхтела акушерка. Принялась обхаживать, перевела на чистую постель, заставила убрать все следы прошедшей родовой ночи. Наконец, и удосужилась напоить Екатерину…

Через несколько дней у нее началась родовая лихорадка, и великая княгиня уже приготовилась к смерти. И опять никому не было дела до нее. Все занялись праздниками, фейерверками, иллюминациями, куртагами, где пили за ее здоровье, обедами и балами. Дня через два Аннушка осторожно появилась в комнате Екатерины.