Граф Платон Зубов
Шрифт:
— Грех жаловаться, государыня.
— А я твоих жалоб и слушать не собираюсь. Ты бы лучше припомнила, чего мне появление на свет твоего графа стоило.
— Как не знать, государыня! Еще Василий Шкурин дом свой подпалил, чтобы покойный государь на пожар своим обычаем умчался, а родительница за то время опростаться бы успела. Подумаешь — страшно становится.
— Тебе страх, а графу твоему хоть бы что. Без понятия сынок Григория Григорьевича, совсем без понятия. Когда ему двадцать лет исполнилось, решила я ему все обстоятельства объяснить — до той поры он сыном Шкурина
— А как же иначе!
— Вот именно — как иначе! Любому здравомыслящему человеку понятно. Где там! Вскинулся. Попрекать стал. Григория Григорьевича честить принялся. Пригрозить пришлось: не уймется — пусть на себя пеняет, а пока в Лейпциг с сыновьями Шкурина учиться едет. Набычился, слова единого не вымолвил. Говорю — в сторону смотрит.
— Так это он от огорчения, что рядом с такой матушкой жить не довелось. Кому бы обидно не стало.
— И тут все объяснила, и тут оправдала! Не бросили же его! Село славное ему дала. В Тульской губернии. Бобрики. А к нему город Богородск. На прожитие и пропитание. Князем Сицким назвала. Потом передумали — в Графы Бобринские перевели.
— Село, что и говорить, богатейшее.
— Ты-то откуда знаешь?
— Братец Григорий Григорьевич сказывал.
— А что же братец-то твой из своих богатств несметных ничего сынку единственному не выделил? Об одной своей Катеньке чахоточной думал? Тебе графа видеть надо, а ему и нужды нет.
— Говорил, как бы вы, государыня, не разгневались.
— А просил он меня об этом?
— Потому и не просил, государыня. Неудовольствия вашего боялся.
— Хватит чушь нести. Амурами твой кузен занимался, вот что. А граф твой, двенадцати лет из-за границы вернувшись, у Бецкого стал жить, не помнишь, что ли?
— Помню, государыня, как не помнить. Я все годы к Ивану Ивановичу забегала по воскресным дням — Алексей Григорьевич тогда в Кадетском корпусе учился. Славно учился. Пожалован был в Конную гвардию поручиком. И с увольнением на два года для поездки в чужие края. Так еще этой поездке радовался.
— Как не радоваться! Вместо учебы да дисциплины вертопрахством заниматься. Полковник Бушуев его тогда с тремя товарищами через Киев и Варшаву в Вену препроводил, а жаловаться прямо с Варшавы начал.
— Не иначе строгости несусветные развел, молодому-то человеку тошно стало. А он, гляди, сразу жаловаться.
— Замолчи, Анна Степановна, потому и жаловался, что я строго–настрого приказала ничего не таить. За таким путешественником, известно, все иностранные дворы приглядывают. Хочешь знать, что твой граф делал? Вот я тут из-за его возвращения письма старые достала, прочесть тебе могу: «Нет случая, где бы он не оказал самолюбия неумеренного, нет разговора между сотоварищами, где бы он не желал взять верх над ними. Он столь надменен и столь щекотлив, что все приемлет он с оскорблением. Из главных слабостей есть в нем еще беспечность и нерадение видеть или узнать что ни есть полезное. Его ничто не трогает, ничто не заманивает». Каково, Анна Степановна?
—
— Чего же ты тогда с Мамонова столько требовала, а? Каждое лыко в строку ставила. А вот граф твой в Вене распущенность чрезвычайную оказал, а в Париже полковник Бушуев и вовсе сопровождать его отказался, когда граф не пожелал моего приказа послушать и в Россию вернуться. Денег, проходимцу, дала, не пожалела. Все в карты спустил. Каких глупостей не делал. Только когда до конца обнищал, о России задумался.
— Истинный блудный сын, государыня, и вы его приняли…
— Приказала жить в Ревеле и на глаза мне не являться. Как и отцу его в свое время.
Малый двор. Великий князь Павел Петрович, И. П. Кутайсов, Мария Федоровна.
— Что за голоса в коридоре, Кутайсов?
— Великая княгиня, ваше высочество.
— Мария Федоровна? С какой радости? Что случилось?
— Со мной, ваше величество, великая княгиня делиться не изволила, но вся в нервическом припадке, лицо пятнами пошло.
— То же мне новость! Надоело! Скажи, в обед поговорим. Занят.
— Боюсь, ваше величество, на этот раз не выйдет. Я только тем и отговорился, что туалет ваш завершить должен, а так…
— Думаешь, не успокоится?
— Полагаю, что нет.
— Тогда зови в кабинет. Я сейчас туда перейду.
— Ваше величество, Кутайсов, как всегда…
— Надеюсь, вы пришли не для того чтобы, как обычно, критиковать нужных мне людей.
— Но он не хотел меня к вам допускать, и это было так оскорбительно!
— Уверен, Кутайсов действовал с должным уважением к великой княгине, но был связан моим наистрожайшим приказом никого ко мне не впускать. Вы нарушили этот приказ. Я жду кратких и убедительных объяснений.
— Речь идет о новом… флигель–адъютанте.
— Вы хотите сказать, любовнике императрицы.
— Нет–нет, я не допускаю подобной возможности, хотя…
— Хотя знаете, что дело обстоит именно так. Так что же новый любовник императрицы?
— Ваше величество, мне трудно справиться с растерянностью и…
— Негодованием. Вполне разделяю его, Мария Федоровна. Но наше с вами возмущение ничего не может изменить.
— Это правда. Но возраст…
— Разве история не знала примеров сладострастных старух? К сожалению, нам с вами довелось встретиться с одним из самых отвратительных примеров. Вы что-нибудь слышали о качествах этого безусловно юного человека?
— Я не собираю сплетен, ваше высочество.
— А я не выношу их слушать. В вашем исполнении.
— Вы несправедливы, ваше высочество. Боже, как вы несправедливы! Если бы вы проявляли к вашей супруге хоть каплю того внимания, которое вы так щедро дарите фрейлине Нелидовой, нам обоим было бы значительно легче и, кто знает, мы могли бы выработать общую тактику поведения в отношении императрицы.
— Военный союз с женщиной! Это по меньшей мере нелепая идея.
— Но ведь, ваше высочество, вы ничего не противопоставляете линии императрицы. Она совершенно отстраняет вас от руководства государством сейчас, а в будущем.