Граф Платон Зубов
Шрифт:
Петербург. Зимний дворец. Кабинет императрицы. Екатерина II, Г. А. Потемкин.
— Сиятельнейший князь Потемкин–Таврический, ваше императорское величество!
— Наконец-то собрался ко мне, Григорий Александрович.
— Я ждал вашего желания видеть меня, государыня, и поверьте, с огромным нетерпением. Насколько я понял, ваше величество пока не слишком интересует турецкий театр военных действий.
— Совершенно напротив, князь. Мы с Александром Матвеевичем как раз подробно обсуждали трусость
— Я не судил бы его так строго, ваше величество.
— Это почему же?
– 1788 год сложился для него очень несчастливо. Турки вторглись в пределы его империи да еще одержали несколько блестящих побед.
— И поэтому он так легко согласился на трехмесячное перемирие!
— Ваше величество, у императора оказалась плохо поставленной разведка, а нашей он не пожелал довериться. Перемирие было предложено турецким визирем только после падения Хотина, когда турки стали опасаться, что Румянцев и принц Кобургский могут двинуться в тыл их армии.
— Значит, если бы император в большей степени доверял нам, путь к победе над турками оказался более легким?
— Коротким, во всяком случае.
— Как мне докладывали, по предначертанному на наступивший год плану Румянцев должен начать наступление на Нижнем Дунае, за которым расположились главные силы турок. Ласси предстоит вторгнуться в Сербию, тебе, Григорий Александрович, овладеть Бендерами и Аккерманом. Почему же этот план не начинает осуществляться и почему сам ты все еще в Петербурге?
— Вы доверяли общее руководство военными действиями Румянцеву, государыня. К нему и должен быть обращен ваш вопрос.
— Но я спрашиваю тебя. Как старого друга.
— Румянцев находит, что 35 тысяч солдат, которые составляют сейчас украинскую армию, недостаточно для решительных действий.
— Но есть же и другие армии. Что происходит с ними? Да не тяни ты с ответом, Григорий Александрович! Думаешь, не понимаю, как тебе хочется развязать себе руки и действовать самостоятельно.
— Мое место на театре военных действий определяет воля моей монархини, которую я и в мыслях не держу критиковать.
— Довольно! Что с остальными войсками?
— Что ж, екатеринославская армия пока находится на зимних квартирах. Войска Ласси разбросаны по границе. Корпус принца Кобургского — в Молдавии.
— А Потемкин в Петербурге. Но ведь визирь действует.
— Насколько мне известно от моих курьеров, визирь еще в начале марта выслал на левый берег Нижнего Дуная два отряда общей численностью в 30 тысяч солдат. Он предполагал разбить порознь принца Кобургского и передовые русские войска и овладеть Яссами. Турки к тому же располагали десятитысячным резервом.
— Это все я знаю от Александра Матвеевича. Он очень подробно объяснял мне, что принц Кобургский успел отступить в Трансильванию, а высланные Румянцевым отряды сумели в течение апреля нанести туркам три поражения.
—
— Тебе видится другой главнокомандующий?
— Конечно — Репнин. Под моим руководством он мог творить чудеса и не держался бы так за свое первенство, как это свойственно старику Румянцеву. Возраст имеет свои преимущества, ваше величество, но он связан и с неизбежными потерями. Я имею в виду только военное дело. И рядовой воин и фельдмаршал должны быть достаточно молодыми.
— Я подумаю о твоих доводах, Григорий Александрович. Но при всех обстоятельствах ты должен готовиться покинуть Петербург. Как-никак уже наступила весна — лучшая пора для военных действий.
— Ваше величество, меня не станет в Петербурге в тот самый момент, когда вы определите мое положение в наших войсках и рассмотрите мои предложения о ведении кампании. Я захватил их с собой.
— Хорошо, посмотрю. А пока ступай с Богом.
Петербург. Зимний дворец. Будуар императрицы. Екатерина II, Протасова А. С.
— Простите мне мою бесцеремонность, государыня, но мне хотелось вам кое-то рассказать о гатчинских обитателях.
— Что ты узнала, Анна Степановна? Начало заговора? Я бы не удивилась — они дойдут и до этого.
— Помилуй Бог! Нет, государыня, я насчет дел амурных.
— Чьих же?
— Великого князя. Похоже, молодец совсем голову потерял от маленькой фрейлины.
— Это что — от Нелидовой? Быть не может.
— Еще как может, государыня. Света Божьего за ней не видит. От гостей и представлений стал отказываться, лишь бы время с ней одной проводить. Великая княгиня что ни день к нему с жалобами.
— Всегда знала, что дура.
— Но ведь на глазах у всех, ваше величество!
— И что из того? Тем лучше.
— Как это? Ничего не пойму.
— А ты призадумайся, Королева Лото. Помнишь, как великая княгиня Наталья Алексеевна, царствие ей небесное, поначалу ко двору нам пришлась? Великий князь влюбился безоглядно. Тоже света Божьего за ней не видел. Сыном почтительным сделался. Во всех праздниках придворных участвовал. Веселился. Перестал свои планы строить. Разве не так?
— Так, так, государыня. Вы еще ее золотой невесткой звали.
— Не невесткой — женщиной. Не люблю этих семейных титулов — от них отдает чадом бюргерской кухни.
— Простите, государыня, виновата.
— Ладно. Только не о покойнице речь. Великий князь всегда будет оставаться зеркалом женщины, которой увлечен. Наталья Алексеевна начала думать о престоле, и он немедля последовал ее примеру.
— Но Мария Федоровна.
— Ты хочешь сказать, никогда не была предметом его увлечения. Это правда, что не мешало моему сыну исправно выполнять свои супружеские обязанности. Плодовитость их союза становится угрожающей.