Граф Соколов — гений сыска
Шрифт:
Дежурный жандарм заверил губернатора:
— Вы, Владимир Федорович, не сомневайтесь! Восьмой поезд Москва — Клин отходит в шесть двадцать семь. Мы его весь перешерстим, а Левицкого вам доставим.
— Ваши агенты его узнают?
— Как не узнать, когда на газетных лотках его фотооткрытки по пятачку за штуку продаются. Сейчас заберем десяток и раздадим своим сотрудникам.
Джунковский вернулся повеселевшим. Спросил извозчика:
— Тебя арестовать для важности? Или сам приедешь в сыскное управление?
— Да уж чего вам, начальству, беспокоиться! — белозубо улыбнулся извозчик —
В разговор вмешался Кошко:
— Нынче же в пять часов по полудню быть в Гнездниковском! Иначе — Сибирь! Как пособнику...
Извозчик еще раз неуместно улыбнулся и заспешил по гравиевой дорожке к воротам: там, отмахиваясь хвостами от назойливых мух, стояли две лошади, запряженные в лакированную коляску и вожжами привязанные к каменной коновязи.
...В воротах на извозчика едва не наехала санитарная крытая повозка — для перевозки трупов. Санитары вошли в дом и через минуту-другую вышли с носилками, покрытыми простыней.
Жеребцов перекрестился:
— К Лукичу в гости поехал!
Действительно, убитого повезли в полицейский морг, что на Скобелевской площади. А смотрителем там был, как помнит читатель, пьяница Лукич.
Побежали томительные минуты. Ждали, когда с вокзала доставят преступного художника. По настоянию Кошко его решено было допросить именно здесь — “на месте злодеяния”.
Отец и сын Гусаковы вот-вот должны были закончить обыск на Мясницкой, в квартире и мастерской Левицкого, но никто всерьез не рассчитывал найти там компрометирующих убийцу доказательств.
“За” и“против”
Соколов задумчиво глядел на Кошко:
— Ты, Аркадий Францевич, и впрямь уверен, что Левицкий — убийца?
— А что, есть другое мнение? — с вызовом произнес Кошко. В присутствии губернатора начальнику сыска очень хотелось показать свое если не превосходство, то скажем, начальническое достоинство.
Соколов спокойно продолжал:
— Знаменитый художник, чьи картины украшают крупнейшие галереи мира, уличает в измене свою красавицу-супругу, которая лет на двадцать моложе него. По дуэльному кодексу, нанесено оскорбление крайней, третьей степени. Но дуэли нынче не в чести (к сожалению!). И вот художник начинает себя вести не как дворянин, а как отпетый негодяй. Он хладнокровно обдумывает злодеяние, запасается ременной петлей, которую подло набрасывает сидящему к нему спиной Доброво. Такое возможно? Нет, конечно! Что случается у ночлежной рвани, то невозможно благородному и талантливому человеку.
Второе: где вы видели убийцу, который, прибыв с кровавыми целями, сообщает свое имя дворнику? Убийцы себя не афишируют.
Третье: если Левицкий убил Доброво, то кто закрыл внутреннюю дверь? Преступник? Нет, дверь закрыл сам Доброво, а затем уж его убили.
Четвертое: рылись в служебных документах. Левицкому они не нужны. И уж совсем он не мог опустошить денежный ящик — эта гнусность не для него.
И последнее: чтобы задушить человека, надо иметь совершенно испорченную натуру,
Джунковский с восторгом и удивлением слушал гениального сыщика.
Зато Кошко снисходительно улыбнулся:
— Уважаемый коллега, граф Аполлинарий Николаевич! Никогда не сомневался, что таланты твои весьма разнообразны. Ты можешь стать великолепным защитником, за пояс заткнешь Спасовича, Арсеньева, Кони и прочих светил адвокатуры. Если ты, граф, на суде произнесешь столь пламенную защитительную речь, то присяжные развесят уши и вынесут оправдательный приговор. Присяжные — они в суде люди случайные, непросвещенные, простецкие. Главное — жалость у них вызвать, а еще лучше — слезу пробить. Ты так и делаешь, опираешься не на факты, а на почву зыбкую — нравственную сторону вопроса, оторванную от реальной действительности.
Соколов устало произнес:
— Любезный командир, говори, пожалуйста, по существу вопроса.
— То, что я говорю, — все имеет прямое отношение к раскрытому нами убийству. Левицкий — человек чрезвычайно одаренный, с этим я спорить не стану. Прекрасно! Но еще Чезаре Ломброзо научно доказал, что талант и помешательство тесно связаны между собой. Великий итальянец приравнивал моменты творческого вдохновения к эпилептическому припадку, но не судорожного, а психического характера, к так называемому психоэквиваленту. В литературе такими были Гоголь, Достоевский, Тургенев, Андерсен, Шопенгауэр и другие. А Гаршин! Впрочем, перехожу к другому аспекту нашей дискуссии.
— Сейчас ты станешь говорить о том, что всякий страстно влюбленный — это безумец?
Кошко подхватил:
— Вот-вот! Именно это, то, что ты сам, Аполлинарий Николаевич, утверждал не единожды. Но влюбленный, пораженный ревностью, — это опасный безумец. Сколько самых страшных, самых неоправданных поступков совершено людьми в таком состоянии! Вспомни того же Отелло! Или герой нам всем гораздо более близкий — убийца-ревнивец Поздышев из толстовской “Крейцеровой сонаты”!.. Помнишь, как он, узнав об измене жены, опрокинул ее навзничь, душит и думает о том, какая у нее жесткая шея? А тут — ременная петля! И душит вроде не горячо любимую жену, а подлого, как ему кажется, соблазнителя. Нет, дорогой коллега, ревнивец задушит и ничего, кроме громадной радости, от этого дикого преступления не испытает.
Джунковский слушал, боясь пропустить слово.
Между тем Кошко азартно продолжал:
— Что следует из того, что Левицкий сообщил свое имя дворнику? Он из убийства и не собирался делать тайну. Теперь он спешит к своей зеленоглазой прелестнице с осиной талией — Маргарите. Если ему не помешают, он убьет и ее, а уже потом спокойно отдаст себя в руки правосудия.
— А зачем Левицкий в бумагах рылся? — заинтересованно спросил Джунковский.
Кошко с апломбом отвечал:
— А как же! Они убийцу интересуют более всего. Как всякий ревнивец, он спешит причинить боль прежде всего самому себе. Вот он и ищет новых доказательств измены, в первую очередь любовных писем Маргариты. Деньги взял? Это неизвестно, были ли в кассе Доброво деньги.