Граф Соколов — гений сыска
Шрифт:
Соколов улыбнулся:
— Вспомнили мудрость: свято место пусто не бывает? Давно ли террористка Школьникова со своим братцем, или кем он ей там приходится, готовила в этих комнатах бомбы, а теперь — “милости просим!” Нет, в “Метрополе” я себя чувствую хорошо. Тем более, что скоро жду сюда своих славных коллег, негоже мне от них отдаляться.
Заметив огорчение на лице скрипача, добавил:
— Но с удовольствием всей компанией будем приходить к вам на завтрак! Заодно станем проводить утренние совещания. Не боитесь скомпрометировать себя связями с полицией? Пойдет слух,
Казарин возразил:
— Так ведь не на германских шпионов! Революция для России — самая страшная болезнь, бороться против нее — святой долг каждого порядочного человека, к тому же у меня личные счеты с этими господами-смутьянами.
Соколов согласился:
— Лучший враг — враг, сидящий за решеткой!
...Так и повелось, что ежедневно по утрам бригада московских сыщиков собиралась в самом укромном месте, которое только можно придумать, — на терраске дома скрипача. Здесь никто не мог их наблюдать или подслушивать.
Сегодня докладывал о своей экспедиции в Раненбург Жеребцов. У него был победный вид:
— Признаюсь, выявить следы братца в этом городишке было не очень просто. Чуть не каждый домишко довелось обойти. И нашел! — Взор Жеребцова горел огнем. — Недалеко от рынка в доме торговца скобяными изделиями Григорьева снимает две комнаты некий Роман Львович Козелец, мещанин города Митавы Курляндской губернии — высокий курчавый молодой человек. Он бывает в доме редко — все время в каких-то разъездах. Но к нему в комнаты, даже в его отсутствие, наведываются неизвестные типы.
Самым внимательным слушателем Жеребцова был нарочно приехавший начальник Московского охранного отделения Сахаров. Рядом с ним сидел, развалясь в плетеном кресле, Кошко.
Жеребцов продолжал:
— Этот Козелец как раз отсутствовал. Я произвел у него лимитное мероприятие номер один — негласный обыск. Нашел несколько революционных брошюрок и три фунта, — Николай сделал эффектную паузу, — мелинита. Изымать не стал, чтобы не спугнуть. Снял, разумеется, отпечатки пальцев и следов ног. Последние весьма характерны: остроносые штиблеты длиною пять с половиной вершков — поболее двадцати девяти сантиметров, каблуки чуть стоптаны вовнутрь, на левом не хватает гвоздя.
— Идентифицировать удалось? — Стальной взгляд Соколова впился в Жеребцова.
— Да, и есть повод для удивления! Отпечатки пальцев совпали с теми, что мы обнаружили в доме купчихи Прозоровой — на пивных бутылках “Хольстен”, там, где была убита Школьникова, и... в этом самом доме, где мы сидим и куда к ней заходил этот самый Козелец.
Соколов поинтересовался:
— Запрос в Митаву отправил?
— Телеграфом, и уже получил ответ, — Жеребцов достал из кармана сиреневый бланк: — “Мещанин Роман Львов Козелец выбыл в 1902 году в Харьков, где, по слухам, учится в университете”. Я выяснил, что из университета, где он изучал медицину, Козелец был отчислен в связи с расстройством психики. Лечился в клинике. Его нынешнее местонахождение неизвестно.
Полицмейстер Дьяков пошевелил усищами:
— Еще как известно! У нас где-то обретается, да только вот как взять его!
Бдительный полицмейстер
Аристократичный Сахаров поморщился:
— Что за язык у вас, дорогой полковник! Словно всю жизнь на блатной малине провели.
Полицмейстер недовольно буркнул:
— Я ведь не в институте благородных девиц танцы преподаю. А говорю дело: вид на жительство у преступника фальшивый! Так?
— Ясно, что фальшивый! — усмехнулся Соколов. — А у тебя в Саратове этот тип и вовсе действовал под носом а ты, Николай Павлович, его не замечал. Но теперь есть возможность отличиться. Прекрасная зацепка — германское пиво “Хольстен”. Это не “Калинкин”, которое вся матушка-Русь пьет. Этот “Хольстен” на любителей, на гурманов. Специально поставляют, дорогое, стало быть!
Дьяков сделал умное лицо:
— Мы, граф, предприняли все необходимое! У нас только одна лавка торгует “Хольстеном” — на Московской площади. Владелец ее — германский подданный Эрнст Шнабель. По всем сведениям — добропорядочный молодой человек. Он нам дал исчерпывающий ответ, очертил, так сказать, круг — девятнадцать человек назвал, постоянных потребителей этого напитка. Я сам допрашивал Шнабеля. Спросил: “Высокий курчавый молодой человек пиво у вас покупает?” Торговец затруднился с решительным ответом, но твердо обещал тут же оповестить полицию, ежели таковой в лавке появится. Более того, — в тоне зазвучала гордость, — вызывался стать нашим осведомителем.
Кошко взглянул на Дьякова:
— И что, проверили всех подозреваемых?
— Этих девятнадцать покупателей? А как же! Отпечатки пальцев сняли и с покупателей, и с их семейных. Даже слуг в их домах не забыли: а вдруг злоумышленник среди горничных, репетиторов, лакеев или поваров? Откатали “пальчики” почти у трех сотен человек! Не шутка, доложу вам.
Соколов фыркнул:
— И как же вы отпечатки пальцев снимали у обывателей? Насильно, что ли?
Дьяков самодовольно усмехнулся:
— Зачем насильно? Мы не какие-нибудь узурпаторы. Хоть в провинции живем, а у нас все по закону, добровольно. Нашего тюремного доктора Субботина — он главный специалист по дактилоскопии! — одели в белый халат, он капюшон на голову надвинул и заявил подозреваемым: “В нашем городе возможна холера! Так что извольте для вашего покоя по новой методике анализ холерный сделать. Ну и откатал у всех! — Дьяков выкатил глаза, понизил голос: — У некоторых даже снял отпечатки ступней. По новейшей системе Уайльдера.
— Результат какой? — Соколов едва не расхохотался.
— Картотеку отпечатков пополнили, глядишь, и пригодится, а виновного, этого самого, курчавого, — нету! — Дьяков, обращаясь лишь к Соколову как к самому важному лицу, со вздохом добавил: — Этот самый революционный элемент, я уверен, уже давно сбежал за границу. Они, сукины дети, все говорят, что, дескать, матушку-Россию ужасно любят, а сами предпочитают жить за рубежами. Проходимцы, тьфу!
Соколов охотно согласился:
— С этим не спорю!