Граф Соколов — гений сыска
Шрифт:
— Кто докажет, что они эти деньги не потеряли, не проиграли в карты, не потратили, извините, на проституток?
Соколов вдруг испытал острую охоту хватить кулачищем по этой яйцеобразной голове. “Следуя прокурорской логике, пусть потом доказывает, что это не сам стукнулся!” — подумал со злостью сыщик, но преодолел в себе “конногвардейскую” привычку. Вместо этого ровным голосом произнес:
— Я ведь не предлагаю этого типа без доказательств бросить в камеру! Но обыск и другие следственные мероприятия провести необходимо.
—
И он надменно выкатил острый подбородок, с миной сожаления развел сухими руками с подкрашенными ногтями на длинных узловатых пальцах.
Соколов, гневно раздувая ноздри, медленно поднялся с обитого розовым бархатом кресла, презрительно растянул резко вырезанные губы:
— Вы, герр прокурор, изволите издеваться надо мной! Какие такие предлоги, какой комиссариат? Детская наивность! Матерого афериста вдруг заест совесть, и он по своей охоте расскажет о своих преступных похождениях? Такого еще не бывало.
Прокурор, видимо, решил проявить непоколебимую твердость духа. Он помотал головой:
— Я вам, господин Соколов, все сказал!
— Но ведь вы, герр прокурор, несете ахинею! Такого подлеца, как Шварц, доказательствами припрешь к стене, так он и тогда, как гад скользкий, вывернется. А вот по плечи в землю вобьешь — тут и повинится!
У прокурора дрябло затряслись щеки, очки в тонкой золотой оправе сползли на красный мясистый нос, тяжело нависший над бледной щелью рта. Он театрально воздел вверх руки, запричитал:
— Ах, эта Россия — несчастье цивилизованной Европы! В этом государстве хватают невинных людей, закапывают живьем в землю, чтобы те оговорили себя. И меня толкают на этот мерзкий путь, меня, который чтит законы, как Святое Писание!
Отбросив в сторону попавшееся под ноги тяжелое кресло, так что оно грохнулось на вощеный паркет, Соколов скорыми широкими шагами покинул кабинет:
— Весьма глупый человек!
Хитрая задача
Соколов пешком отправился в комиссариат к Вейнгарту.
Ему сразу сделались постылыми и скучными чистенькие улицы, газончики с аккуратно стриженой травкой, умильные личики прихожанок и пухлые от постоянного употребления пива физиономии бюргеров, чинно, словно напоказ, выходящих из кирк, и даже старые здания и общественные постройки с претензиями на изысканность архитектурного стиля — "отечественного рококо”.
Вейнгарт, выслушав Соколова, расхохотался, обнажив крепкие длинные зубы:
— Прокурор — это всего лишь мелкий пакостник. Он, Аполлинарий, наслышан о вашей известности, вот и рад хоть в чем-то проявить свою власть, сделать гадость. Давайте, граф, выпьем по рюмке шнапса, приличная харчевня рядом, за углом!
За обедом
— Когда я служил еще в прокурорском надзоре, я этому господину неоднократно был вынужден указывать на его юридические оплошности. Прокурор, как всякая бездарность, весьма болезненно воспринимал справедливые замечания. И вот когда вышел из печати мой труд “Уголовная тактика”, ныне переведенный на несколько языков, дошло до анекдота: прокурор начал сочинять какие-то пакостные рецензии и анонимно рассылать их по редакциям.
Соколов, поддев вилкой жареные колбаски, задумчиво посмотрел в потолок:
— Что делать? Как обойти препятствие в лице этого ничтожества? Ведь я, признаюсь вам, Альберт, с пустыми руками отсюда не уеду.
Вейнгарт грохнул опустошенной им кружкой пива по столу, весело воскликнул:
— В этом нет сомнений! — И хитрый огонек зажегся в его глазах. — Как говорим мы, немцы: золотая мысль обязательно посетит вашу голову! Преступник не уйдет из сетей.
Соколов, словно шахматист над трудным ходом, напряженно задумался. Потом решительно произнес:
— Безусловно, Альберт, вы правы! Я этому зверю пасть порву.
Вейнгарт удивился:
— Странно выразились вы — “пасть порву”...
Соколов потеплевшим вдруг голосом сказал:
— Это сравнение я привел невольно. На память пришла давняя история, случившаяся в канун Рождества, когда я служил еще в Петербурге. Был я подполковником лейб-гвардейского Преображенского полка, сам Государь знал меня и отличал, вероятно, больше за заслуги моего батюшки, члена Государственного совета, нежели за мои собственные.
Как бы то ни было, но я оказался в числе приглашенных на Рождественский бал, который давала Августейшая семья в Царском Селе.
Моим спутником был Великий князь Андрей Владимирович, красавец-мужчина, любитель костюмированных балов, куражный до безумия.
Должны мы были ехать по железной дороге, да опоздали на последний поезд — в половине шестого.
— Не беда, — говорит Великий князь, — до Царского каких-то двадцать две версты, а лошади у меня отличные.
По морозцу, под ясной луной — часа не пройдет, долетим с наслаждением!
Возражаю:
— Дорога не велика, но волки шалят, много их нынче развелось. На той неделе фельдъегеря загрызли.
Великий князь хитро щурит глаз, меня подначивает:
— Вы, граф, не боитесь ли?
Спокойно отвечаю:
— Только за вас, Ваше Высочество!
Разговор этот проходил в апартаментах Андрея Владимировича в Зимнем дворце.
Он дернул за шнурок. Тут же появился камердинер. Великий князь распорядился:
— Пусть Аверкий закладывает тройку. И медвежьи шубы прикажите снести, а то морозец нынче хваткий.
Накинули эти самые шубы мы поверх шинелей, сели в легкие розвальни, и ямщик, коренастый ярославец Аверкий с дремучей бородой, погнал тройку.