Графиня Де Шарни
Шрифт:
«Господа! – начал он. – Чрезвычайная комиссия поручила мне представить на ваше утверждение довольно строгую меру; однако я полагаюсь на ваши чувства, которые, несомненно, помогут вам правильно оценить, как важно для спасения отечества, чтобы вы согласились на эту меру.
Принимая во внимание, что отечество оказалось в безвыходном положении; что все зло в государстве происходит главным образом от недоверия, которое внушает поведение главы исполнительной власти, в борьбе, предпринятой от его имени, против Конституции и национальной независимости;
Французскому народу предлагается учредить Национальный конвент.
Глава исполнительной власти временно лишается своих полномочий. В течение суток будет представлен на рассмотрение декрет о назначении принца наместником.
Выплата содержания будет приостановлена.
Король и члены королевской семьи будут оставаться под охраной законодательного органа вплоть до восстановления в Париже спокойствия.
Департамент отвечает за приведение в надлежащий порядок Люксембургского дворца, где в дальнейшем будет находиться королевская семья под охраной граждан».
Король выслушал декрет со своей обычной невозмутимостью.
Потом, перегнувшись через перила ложи «Логографа» и обращаясь к Верньо, пока тот шел к председательскому креслу, спросил:
– Знаете ли вы, что ваши действия идут вразрез с Конституцией?
– Вы правы, государь, – отвечал Верньо, – однако это – единственное средство спасти вашу жизнь. Ежели мы не согласимся на низложение, они возьмут вашу голову!
Король шевельнул губами и пожал плечами с таким видом, словно хотел сказать: «Вполне возможно», – и занял свое место.
В эту минуту висевшие у него над головой часы начали бить.
Он стал считать удары.
Когда последний удар затих, он сообщил:
– Девять часов.
В декрете Национального собрания говорилось, что король и члены королевской семьи будут находиться под охраной учредительной власти до тех пор, пока в Париже не установится спокойствие.
В девять часов служащие зала заседаний пришли за королем и королевой, чтобы проводить их в приготовленное для их семьи временное жилище.
Король знаком дал понять, что хотел бы ненадолго задержаться.
И действительно, обсуждался вопрос, представлявший для короля определенный интерес: назначался новый кабинет министров.
Военный министр, министр внутренних дел и министр финансов были уже известны: были возвращены те, кого удалил король, то есть Ролан, Клавьер и Серван.
Оставались портфели министра юстиции, морского министра и министра иностранных дел.
Дантон был назначен министром юстиции; Монж – морским министром; Лебран возглавил министерство иностранных дел.
Когда был назначен последний министр, король поднялся со словами:
– Теперь можно идти.
За ним последовала королева; она так ничего и не съела с того времени, как покинула Тюильри; она не выпила даже стакана
Принцесса Елизавета, дофин, наследная принцесса, принцесса де Ламбаль и принцесса де Турзель пошли вслед за ними.
Апартаменты, приготовленные для короля, были расположены в верхнем этаже старого монастыря фельянтинцев; там жил архивариус Камю, и состояли они из четырех комнат.
Первую комнату, бывшую скорее передней, заняли придворные и слуги, сохранившие верность королю в трудную минуту.
Это были принц де Пуа, барон д'Обье, г-н де Сен-Пардон, г-н де Гогла, г-н де Шамильи и г-н Гю.
Король остановился во второй комнате.
Третья была предложена королеве; это была единственная комната, оклеенная обоями. Войдя в комнату, Мария-Антуанетта бросилась на кровать и вцепилась зубами в подушку; ею овладело такое отчаяние, рядом с которым страдания колесованного – ничто.
Двое ее детей остались с нею.
Четвертая комната предназначалась принцессе Елизавете, принцессе де Ламбаль и принцессе де Турзель, с трудом разместившимся в крохотной комнате.
У королевы не было ничего: ни денег, так как у нее отняли кошелек и часы в толчее у входа в Собрание; ни постельного белья, – понятно, она ничего не могла унести из Тюильри.
Она одолжила двадцать пять луидоров у сестры г-жи Кампан и послала за бельем в Английское посольство.
Вечером Собрание приказало огласить на парижских улицах при свете факелов принятые днем декреты.
Глава 2.
ОТ ДЕВЯТИ ЧАСОВ ВЕЧЕРА ДО ПОЛУНОЧИ
Освещенные факелами площадь Карусели, улица Сент-Оноре и набережные являли собою печальное зрелище!
Бой уже был кончен; но еще продолжали бушевать в сердцах ненависть и отчаяние.
Рассказы современников, а также роялистская легенда долго и проникновенно повествуют, – признаться, мы и сами готовы это сделать, – об августейших особах, с чьих голов этот страшный день сорвал короны; немало слов посвящено мужеству, дисциплине, преданности швейцарцев и дворян. Подсчитано, сколько капель крови было пролито защитниками трона; однако никто не считал тела простых людей, слезы матерей, сестер, вдов.
Скажем об этом несколько слов.
Для Господа, который в Своей высшей мудрости не только допускает, но и направляет события, подобные описываемому нами, кровь есть кровь, а слезы – это слезы.
Число жертв среди простого народа было гораздо значительнее, чем среди швейцарцев и дворян.
Послушайте, что говорит автор «Истории революции 10 августа», тот же Пелетье, известный как роялист:
«День 10 августа обошелся человечеству почти в семьсот солдат, в двадцать два офицера, двадцать национальных гвардейцев-роялистов, пятьсот федератов, троих командующих войсками Национальной гвардии, сорок жандармов, более ста человек из королевской прислуги, двести человек, убитых за грабеж 46 ; девять граждан, убитых в Фельянах, г-н де Клермон д'Амбуаз и около трех тысяч простых людей, убитых на площади Карусели, в Тюильрийском саду или на площади Людовика XV; всего – около четырех тысяч шестисот человек!»
46.
Мы видели, как эта народная мера наказания вновь была применена по отношению к расхитителям в 1830 и 1848 годах. (Прим, автора.)