Грани сна

Калюжный Дмитрий Витальевич

Шёл он лесом под уклон, шёл, вдруг – раз, начались сплошь юные берёзки, пустые места, потом – стена мелкого ивняка, и он, протискиваясь между деревцами, почувствовал под голыми ступнями воду. И выбравшись на простор, увидел, что река Москва значительно шире, чем это было в его настоящей жизни! И Яуза шире!

Он побрёл от берега по пологому травянистому дну, и когда ушёл в воду по пояс, резко обернулся – и ахнул. Слева по берегу Москвы виднелся Боровицкий холм, полностью заросший лесом, и – никакого Кремля. Прямо перед ним – лесистая седловинка и подъём туда, откуда он только что пришёл. А чуть правее Лавра вздымался Таганский холм, высоченный, куда выше Боровицкого.

На его склоне с бурою почвой лес был редким, виднелись тропинки и даже почти настоящая дорога, идущая сверху к реке. Наблюдались кое-где столбы дыма. А в нижней части холма – там, где в будущем ожидалось строительство высотки на набережной – дорога исчезала в прибрежном скоплении деревьев, и, судя по крышам и дыму, стояло небольшое село.

Он явственно различал человеческие голоса и лай собаки. Понять, о чём и на каком языке там говорят люди, не удавалось, но что делать дальше, он уже знал. Не впервой.

Переплыв Яузу и выйдя опять на бережок, Лавр насобирал веточек и длинных травинок, и сел плести себе подобие юбочки. Спешить было некуда: солнце не дошло ещё и до полудня, а появиться перед людьми следовало в достойном виде. Первое впечатление от гостя – особенно в его ситуации – это самое важное…

– Будем уключины ковать? – спросил Созыка. – Или на рыбалку, пока утро?

Лавр скривился, что должно было означать: «Рыбы и так полно». Он уже неплохо понимал здешнюю речь, но вот, его-то речь для местных жителей была не всегда понятна, из-за разности словарного запаса.

– Как скажешь, – легко согласился Созыка. Сам он, хотя ковать умел, всё же побаивался этого занятия. Всем ведомо, что железоделание невозможно без волшебства, а он его не знал, и все свои «кузнечные» неудачи сваливал на это незнание. К тому же у него всегда хватало других дел. Но сегодня он был свободен: в поле работы закончены, рыбы и впрямь большой запас, а желающих перебраться на тот берег реки пока нет.

В их вёске на два дома главой был старец возрастом за пятьдесят по прозвищу Угрюм. В одном из домов жил сам Угрюм и его сын Созыка с женой и детьми; в другом – его младший сын с семьёй. Вдова третьего сына, марийка Самига с детьми, жила в просторной летней пристройке к дому, а на зиму перебиралась в дом Созыки.

Жену Созыки звали Тарусой, поскольку она была родом с реки Тарусы, и у них было несколько детей. Старшие двое мальчиков давно умерли, но третьего так и продолжали звать Третьяком, то есть третьим. Он уже вовсю работал наравне со взрослыми, а сестра его Чернявка, которой, по представлениям Лавра, было лет примерно двенадцать, и остальные мелкие, чьи прозвища он так и не запомнил, помогали матери.

Кроме домов и пристроек, были в вёске мелкие хозпостройки, в которых содержали козу, курей и свинку с поросятами, хранили урожай и инструменты. Имелся причал, плотно уставленный лодками-долблёнками, и сараи для выполнения разнообразных работ.

Одной из таких работ было кузнечество.

Когда больше месяца назад Лавр, одетый аки первобытный папуас в одну только травяную юбочку, пришёл к ним, быстро выяснились три важных обстоятельства.

Во-первых, детишки и даже молодёжь были одеты легче, чем он сам, то есть ходили голышом, а потому он своим костюмом никого не шокировал. Ему просто вынесли длинный холщовый мешок с дырками для головы и рук, он его на себя натянул, вот и весь разговор. Во-вторых, они смогли общаться: язык этой эпохи сильно отличался от того, что был привычен Лавру, но он уже имел опыт, и смог приспособиться.

А в-третьих – что оказалось для Созыки и его родичей самым главным – Лавр был, по сравнению

с ними, чудовищно большой. Даже длинный брат Созыки, Бозыка, едва доставал своей макушкой ему до подбородка. Дети прыгали и кричали: «Великан, Великан»!.. Так его и прозвали Великаном.

Пока бабы хлопотали, готовя трапезу, и потом, пока прямо во дворе сидели за столом из толстых тёсаных досок, Лавр приметил, что печь-то для выплавки металла у них совсем никудышная. А поскольку надо же было ему показать всем, какой он может быть полезный член коллектива, он и решил прежде всего поправить эту печь. Они обрадуются, и, глядишь, постепенно его жизнь здесь наладится. Ему в то время было невдомёк, что Созыка, увиливая от нелюбимого им занятия, нарочно не чинил печь.

Впервые Лавру довелось поработать подмастерьем кузнеца в рязанской деревне, когда он прятался от рекрутчины при царице Анне Иоанновне. Думал освоить это ремесло до тонкостей, но не удалось: он съел что-то ядовитое и быстро вернулся в Москву, в свою комсомольскую юность. Там он взялся изучать теорию. Нашёл у мамы в библиотеке дореволюционное «Краткое руководство кузнечного дела» М.А. Нетыксы, убедился, что рязанский кузнец, мерзавец эдакий, учил его неправильно, и успокоился.

В другие свои «жизни», в Европе и в Азии, ему кузнечествовать приходилось, но мало. Впрочем, опыта набрался. Теперь здесь, в вёске Угрюма, опыт и пригодился.

Здешняя сыродутная печь, это была просто яма на склоне холма, с естественной тягой. Лавр вычистил яму, слепил новые стенки и, оставив глину сохнуть, налепил вдобавок кирпичей, чтобы удлинить воздуховод для организации искусственной тяги. Требовалась кожа, чтобы сделать мехи.

Вечерело. Трещали цикады, зудели комары. В доме визжали дети: им было велено пропитывать воском лучины, и они, похоже, что-то не поделили. Пахло сырой водой и дымом. Лавр, только что закончив ремонт печи, пытался объяснить мужикам [2] , что ему нужна кожа для мехов, а они не понимали ни слова «кожа», ни слова «мехи».

2

В ту эпоху не было ещё ни уничижительного слова «мужик», придуманного Екатериной II для селян, как второстепенных мужей, ни образовавшегося от него для их именования слова «мужик»; Лавр называл жителей так про себя по привычке. У них самих были в ходу слова «муж», «жена», «дева», «малой».

– Мех? – спросил Созыка, и послал жену за бобровой шапкой.

– Нет, – изнемогая, сказал Лавр. – Шкура без шерсти.

И сделал пальцами так, будто ощипывает себя.

В это время пришёл ещё один муж: невысокий, серьёзный, одетый как все они, но в подпоясанной рубахе.

Это оказался местный князь. Все его так и звали князем или государем, хотя он имел и прозвище: Омам. Бабы кинулись в избы, вынесли мужчинам поясные верёвки; Лавру поясок не дали, он был чужой. Мужи подпоясались, выпили медовухи, и началась беседа.

– Откуда ты, чужой? – спросил князь Лавра.

Лавр показал рукой на север:

– С полуночи.

– Издали?

– С самого моря. – Он решил «поселить» себя подальше, чтобы не смогли проверить.

Князь лицом своим выразил сомнение:

– Разве там есть море? Море на полудни, – он указал на юг. – По Волге плавали к морю, и по Дону плавали к морю. Видели.

Лавр кивнул и ответил, стараясь держаться древних представлений о мироздании:

– Вокруг всей земли – океан-море. Если пойдёшь на всток Солнца, там будет море, и на запад Солнца – тоже.