Грани сна

Калюжный Дмитрий Витальевич

– Ты их видел?

– Нет, государь, – поколебавшись, ответил ему Лавр. Не было смысла рассказывать в этом диком времени о своих плаваниях с арабами в южных морях.

– Не лги, – предупредил князь.

– Не видел, – со всей убеждённостью произнёс Лавр, – но знаю от верных людей.

Минуты на две повисло молчание.

– С полуночи никто никогда не приходил воевать с нами, – вздохнув, сказал князь. – А зачем пришёл ты?

– Я тоже ни с кем не воюю, – ответил ему Лавр. – Я хочу помогать.

Князь усмехнулся, поглядел на Созыку:

– Такой большой, и не воюет. Хочет помогать. Ты в это веришь, Созыка?

– Да, –

ответил тот.

Князь перевёл глаза в сторону, посмотрел на плавильную печь:

– Я вижу, ты починил, наконец, кричницу.

– Великан починил.

– Вот как? И ты хочешь оставить его?

– Хочу.

– А ты, Угрюм? – спросил князь у старого отца Созыки. – Можно его оставить?

Дед – а он, как уже сообщили Лавру, был членом совета старейшин – важно огладил бороду и лишь затем кивнул:

– Можно.

– Ну, так тому и быть.

Князь встал, степенно со всеми, включая Лавра, попрощался, и исчез в темноте.

Вдовая Самига сходила в свою пристойку, и вынесла Лавру поясок.

Позже Лавр узнал, что незваных чужеземцев в этих землях, населённых, как он понимал, предками будущих русских, а это были вятичи, марийцы, мурома, мещёра и прочие народности – просто убивали. Он вызвал подозрение: неизвестно, кто и откуда. Нужно было решение местной власти, и сам Созыка сообщил о нём князю…

На следующий день после визита князя Лавр провёл пробную плавку. Руда, разумеется, была болотная, потребовалось её обогащать и выбивать шлаки, многократно проковывая крицу. Он всё это делал и удивлялся, зачем вообще Созыке кузнечество. У семейства было достаточно земли, где сеяли просо и рожь; был огород; держали птицу и прочую живность; рыбачили с берега или с лодок-однодревок и вдобавок подрабатывали, перевозя на малых стругах людей и грузы на ту сторону Москвы-реки. Причём именно ради этой перевозческой деятельности они расположились внизу, у кромки воды, а не на Таганском холме, как остальное племя.

У них есть всё, что угодно! – думал он. Богато живут. В первые дни посмотреть на него, Великана, приходили сверху, с холма, не только дети, но и любопытные бабы. И каждая что-нибудь приносила: одна – кринку коровьего молока, другая масло, третья – четверть кабанчика. А уходили они с рыбой на кукане, рыбой вяленой, или с кадкой рыбы солёной. Точно так же семья Созыки могла выменять на свою рыбу любой кузнечный продукт! Зачем Созыке кузня?

Побывав наверху, он обошёл стоявшую там деревню – которую сами жители называли градом, и обнаружил, что в половине домов, если не больше, варили железо и ковали ножи. Какая-то здесь загадка…

Между тем он с полной отдачей включился во многие дела. Побывал на Кулишках ради добычи руды; поучаствовал в рубке леса на новых полях; сходил раза три по реке в лодке-долблёнке. Вот тогда-то, побалансировав в лодке с веслом в руках – а это при его габаритах было нелегко! – он и решил: ну его к лешему, то есть, к водяному, и выковал две уключины для вёсел. Дырки в борту, чтобы установить их, прожёг раскалённым толстым шилом.

Теперь Созыка требует ковать всё новые и новые уключины, а Лавр уже не рад. Ведь это изделие несвойственно эпохе, и вправе ли он внедрять его? Мало ли, чего здесь нет. Пилы нормальной нет. Арбалета. Штыковую лопату и тачку ещё не изобрели. Карманов у них нет ни на штанах, ни на рубахах, да чего там карманов – нормально

кроить одежду не умеют. И пуговиц нет. Ничего нового Лавр не собирался предлагать местному люду. Зря сделал и уключину, думал он. И ведь сделал ради личного удобства! Нехорошо-о-о…

Высокий холм на берегу Москвы-реки, который Лавр знал как Таганский, местные жители называли Швивой горкой. С одного бока холма текла Москва-река, с другого – Яуза, с третьего, ниже Яузы, река Сара, а завершали окружение её притоки. В общем, холм стратегически был настоящей крепостью. В его время Сара, как и Неглинка, текли в трубах, но учебники писали только о Неглинке, которая здесь была много уже, чем Сара.

Название своё горка получила по одному из идолов, украшавших углы треугольной земляной насыпи вокруг городца. Он изображал великого Шиву, в народной речи превратившегося в Швиву. Истукан сей, самый старый из трёх, был из растрескавшегося древа, с северного бока заросшего мохом. Второй идол, тоже старый, олицетворял дух Симаргла, это был священный крылатый пёс, охранитель посевов. Третий, поновее, Стрибог, подарил людям кузнечные клещи и научил выплавлять медь и железо.

Идола Яриле не было, а он в том и не нуждался, ибо и так ежеутренне являлся во всей красе на радость людям, и пересекал небосвод до вечера. Собственно, он был единственным настоящим богом: Лавр с изумлением понял, что смыслом здешнего «язычества» было единобожие. А остальные «дхи» – то, что наука его времени называла богами, воспринимались людьми как разные лики единой природы, порождённой Солнцем, и не более того.

Шива явно был самым старым: у нынешних людей отношение к нему было, как в семье к зажившемуся деду, которого уважать надо, но советоваться с ним по практическим делам уже бесполезно. Пёсьеподобный Симаргл был в чести: Лавр сам видел, как, вымаливая хороший урожай, жители городка повязывали своим собачкам бантики в виде крыльев и шептали им что-то в лохматые уши. А культ Стрибога, как выяснил Лавр, нарочно насаждал глава вятичей Великий господин Вятко, а Вятко – это было не имя, а должность высшего князя. Он жил где-то за Окой.

Комсомолец и атеист, поучившийся на историческом факультете, Лавр понимал, зачем нужна идеология. Кузнецы и плотники кроме своих ремесленных занятий оставались пахарями и охотниками, и если сменявшие друг друга на престоле Вятко-князья заставляли народ верить, помимо Симаргла, также и в других природных покровителей, то уж точно, им это зачем-то надо. Но в целом прогрессивное стрибожье не овладело ещё массами. Массы держались архаики, а новаторам не влетала пока в головы идея уничтожения тех, кто предпочитает веру предков.

Холм и окрестности населяла чуть ли не толпа духов: леших, домовых, русалок и прочих добрых покровителей. Во имя дружбы с ними вятичи обвязывали семейные священные деревья разноцветными лентами, просили прощения у священных ключей, зачёрпывая в них воду, и молились родовым священным камням. Под корнями тех деревьев и под камнями были схороны, куда помещали кувшины с пеплом тел покойных предков. Штыковых лопат ещё не было; имелись только простые «лапаты» типа лап, которыми можно было отгребать взрыхлённую мотыгой землю. Каждое новое поколение несло новые кувшины с пеплом, и опять нагребало землю. Назывался это погребением.