Граница безмолвия
Шрифт:
— Возможно, это всего лишь самовольная отлучка.
— Только не в военное время.
— Ты прав, старшина, — вздохнул лейтенант. Если исходить из законов военного времени и если доказать, что Оленев в самом деле дезертировал, а не отправился на охоту, чтобы, как это было ранее приказано начальником заставы, пополнить запас мяса…
— Да никто ничего и доказывать не станет, — поморщился Корзев. — Зачитают приговор и хлопнут. В тот же день, когда попадет в руки энкаведистов.
Они понимающе помолчали. Появился дневальный и сообщил, что начальник заставы объявил всеобщее
Полковника на этом построении не было. Очевидно, решил, что вторгаться в ритуал прощания пограничников со своей заставой ему не стоит.
После прощальной переклички Загревский сказал краткую, но почти пламенную речь, напомнив, что они отправляются в Архангельск, а оттуда — на фронт. А заодно объявил, что с момента отхода судна все имущество заставы передается под ответственность лейтенанта Ордаша, пожелав ему при этом с честью провести зимовку и охрану заставы. Правда, тут же заметил, что плохо представляет себе, как это у лейтенанта получится, и что лично он не хотел бы оказаться на его месте.
После еще более краткой речи политрука Ласевича капитан строем вывел бойцов во двор и тут же приказал одному из сержантов снять с флагштока флаг, чтобы увезти его с собой и передать в штаб погранотряда. Однако Ордаш неожиданно резко воспротивился:
— Вот этого делать ни в коем случае нельзя! — заявил он. — Пока на заставе остается хотя бы один боец, застава действует. А такой боец, как вы знаете, остается, а значит, застава не ликвидируется. К тому же вы, товарищ капитан, забыли объявить, что я остаюсь здесь не в качестве сторожа, а что приказом по округу назначен новым начальником 202-й заставы.
Загревский хотел что-то возразить или как-то оправдаться, но передумал и, безнадежно махнув рукой, повел строй к воротам. Он настолько был удручен и тем, что приходится отправляться на фронт, и что один из его бойцов дезертировал, что все остальное его не волновало. Уже на выходе строя из форта к За-гревскому подошел с докладом какой-то юный морячок, который был прислан капитаном судна. Оказывается, капитан подтвердил, что какой-то ефрейтор «из инородцев» обещал, через боцмана, принести ему шкуру одного из песцов, которые водятся в предгорьях недалеко от заставы. Заверял, что в течение дня управится. При этом капитан честно признался, что, опять же через боцмана, поощрил Тунгусу обещанием замолвить в Диксоне слово перед полковником, чтобы тот при поддержке местного военкома предоставил ефрейтору отпуск на несколько дней. Ровно на столько, сколько понадобится, дабы побывать в ближайшем стойбище тунгусов,
— Бред какой-то! — возмутился Загревский. — Какой песец?! Как Оленеву вообще такое в голову могло прийти? Какой отпуск в стойбище тунгусов, если нас отправляют на фронт?!
— Относительно отпуска капитан, понятное дело, блефовал, — молвил Ордаш. — Но признание его очень важно для вас, товарищ капитан. Оно многое объясняет в этой истории. Если уговорите полковника, чтобы тот заставил капитана изложить свое объяснение письменно, считайте, что спасены. Кстати, об исчезновении Тунгусы полковник пока что никому ничего не сообщал.
У
— Странная вещь, — не удержался наблюдавший за этой сценой седоусый боцман. — Когда боец прощается со всеми, оставляя заставу, — это не в диковинку, подобное наблюдаю из года в год. Но чтобы вся застава уплывала, оставляя одного-единственного бойца, такого видеть еще не приходилось. А я ведь и сам срочную служил на границе.
17
До отхода все еще оставалось почти пятьдесят минут, и Загревский решил в последний раз подняться на плато и пройтись по заставе. Теперь уже пустующей. Вместе с Ордашем он поднялся по крутой тропинке наверх и в бинокль осмотрел окрестности.
— Все еще надеетесь, что ефрейтор вернется? — поинтересовался Вадим.
— Все еще надеюсь, что вернется до отхода судна. Поскольку в том, что он действительно вернется, — не сомневаюсь. Признайся, как на исповеди, лейтенант: ты ведь знал, что Оленев собрался уходить? Ты специально отправил его в тундру, чтобы не оставаться здесь одному?
— Представления не имею, когда и с какой истинной целью ефрейтор Оленев оставил расположение заставы, — сухо и жестко парировал Ордаш. — Об этом я уже доложил полковнику Удальцову и намерен доложить командованию погранотряда во время первого же радиосеанса. То есть еще до того, как «Вайгач» с вами на борту достигнет порта Диксон.
В ответе лейтенанта Загревский уловил неприкрытую угрозу и замялся.
— С каким же удовольствием я пристрелил бы сейчас эту скотину, — все же не смог приглушить он вспышку гнева. — Хорошо хоть военфельдшер видел, когда он уходил. А значит, есть свиде-толь того, что ушел после построения заставы, то есть после выступления полковника, когда стало ясно, что заставу отправляют на фронт.
— Вы неверно информированы, товарищ капитан. Ефрейтор оставил расположение заставы до построения, поэтому выступления полковника слышать не мог, — суровым командирским голосом уточнил Ордаш. — Из этого следует, что об отправке на фронт он не знал, и территорию оставил не с личным оружием, а с охотничьим ружьем. Перед прощальным построением в казарме военфельдшер лично доложил мне об этом. Мало того, у меня есть письменное объяснение непосредственного командира Оленева — сержанта Ермилова.
— Странно, почему оно у тебя, лейтенант, а не у меня.
— Потому что потребовал объяснение я, а не вы. И потому что вручил его Ермилов уже после построения, то есть после вашей официальной передачи мне командования заставой, по дороге к судну.
— Так передай его мне, лейтенант.
— Как начальник заставы не имею на это права. Сохраню до того дня, когда это дело будет расследоваться прокуратурой, штабом или кем-то там еще из высокого начальства. А Ермилов в течение многих дней будет рядом с вами. Потребуете — напишет еще одну объяснительную. Но зато я буду уверен, что она не будет отличаться от той, которая хранится в моем планшете.