Граница горных вил
Шрифт:
— Боятся. Там все боятся. Они уверены, что рано или поздно их настигнут. Или они боятся чего-то другого? Не помню.
— Значит, они придут сюда?
— Как только сумеют.
— Если закрыть сейчас границу наглухо, это поможет?
— Думаю, что да. Но именно наглухо. Тогда страна исчезнет для других — в том числе и для них.
— Вы будете мне помогать?
— В чем? Я способен лишь отвечать на вопросы, но не в силах прямо пойти против этих врагов. У меня не получится.
— Значит, люк, а не
— База? — встрепенулся Кронос.
Я пересказал ему свою идею.
— Может быть, — отозвался он. — Такое тоже может быть. Вы начали искать? Ищите.
Кронос откинулся в кресле. Мне показалось, что он очень устал.
— Наверно, я не должен больше спрашивать, — сказал я ему. — Вы много вспомнили. Я кое-что понял.
— Я тоже, — он вдруг улыбнулся, — хотя для меня это в самом деле тяжкий труд. Зато я могу без особых усилий рассказать вам о вещах, которые происходили уже здесь. Это я помню ясно.
— Как вы удерживали законы равновесия, пока девочки были маленькими?
— Никак. Они сами их и удерживали, только не знали об этом.
— Как они к вам попали?
— Боюсь, что их отец пытался помешать тем, кто меня убивал. Вилы не захотели рассказывать мне об этом. Так, обмолвились однажды. Они попросили меня вырастить девочек среди людей, чтобы им легче было править. И учить, учить их всему человеческому знанию. Я и сам все время учился, пока они росли. Да и теперь учусь. Это мое главное занятие. Здесь, в этом доме, у меня собралась серьезная библиотека и много всякого… м-м… лабораторного оборудования. Мне показалось, что вы тоже не чужды этой жажды знаний.
— Наверно. Но пока что мне не до того. А вам, видимо, нужно видеться с Кэт и Бет чаще?
— Не стоит. Между нами нет доверия. Во мне, наверно, сохранилось нечто от прежней жизни — нечто неприятное и чуждое здешнему миру. Но я не страдаю от одиночества.
— И вы никого не хотели бы видеть чаще?
Он быстро улыбнулся закрытой (для себя) улыбкой.
— Хотел бы, но не увижу. Оставим это. У вас вряд ли получится перекрыть границу. Кэт не позволит.
— Почему?
— Она все время рвется в большой мир. И что-то ее сильно беспокоит в ее жизни. Вы знаете что?
— Знаю, — кивнул я.
— Если можно, расскажите мне. От поступков Кэт очень многое зависит. Она расшатывает равновесие больше, чем все остальные вместе взятые.
— Вам я скажу, хоть это больше похоже на обыкновенную сплетню. Кэт кажется, что она любит Андре.
— Почему кажется? — опять улыбнулся Кронос. — Андре стоит того, чтобы его любили. Другое дело, что ей следовало бы отнестись к этому бескорыстно. Он не ее суженый. Его нужно просто любить — не для себя, а из благодарности.
— Благодарности за что?
— За то, что он есть среди нас. И еще его нужно охранять. Постарайтесь его уберечь,
— От чего именно?
— От всего. На таких, как он, у судьбы всегда припасен лишний нож, или взрыв, или снайпер. А он к тому же связался с девчонкой, которая еще похлеще его самого.
— Это она вас поссорила?
— Отчасти. Он приходил ко мне учиться и приводил ее с собой — тоже учиться.
— Рисованию?
— Всему. Она очень талантлива в точных науках — настолько, что ее больше нельзя учить: слишком опасно. Она и так чересчур много знает и умеет. Может открыть еще что-то такое, чего не нужно открывать.
— Да все равно, наверно, уже поздно. Мне кажется, от вас ничего больше тут не зависит. А как она рисует?
— Да неплохо. Не будь рядом Андре, можно было бы позаниматься с ней художеством. А так сразу понятно, что в этом нет серьезного смысла.
— А его не было смысла поучить всему остальному?
— Не то чтобы не было смысла… Ведь он не учился! А когда я велел больше не приводить с собой эту девочку, просто хлопнул дверью.
— Любопытно… Я слышал другую версию: будто бы вы учили его управлять свойствами времени.
Кронос опять поднял брови.
— Нет, я, конечно, занимался изучением времени и сейчас занимаюсь. Оно меня очень интересует. Учить этому мальчика я, вероятно, тоже пытался. Но если все учение заключается в том, чтобы украдкой рисовать заветную головку барышни… Да, кстати, я старался сделать так, чтобы он не вырос женским баловнем. Внушал ему, что это недостойно и постыдно. Вы последите, чтобы этот образ мыслей в нем как-то удержался. Если получится, конечно. Неприятности из-за женщин ему все равно гарантированы — они, собственно, уже начались и идут полным ходом. Так пусть хоть его характер сохранится цельным.
— Мы все вас обижаем недоверием? — спросил я.
— Нет. Я не чувствую обиды. Я вижу себя самого как будто не изнутри, а откуда-то со стороны. Со мной, наверно, очень трудно говорить?
— Да, нелегко. А вы рисуете когда-нибудь просто для себя?
— Нет, — покачал он головой, — у меня нет никакого «для себя», мне незачем рисовать.
— Знаете, чего я совсем не понял? Почему Кэт и Бет не знают того, что вы рассказали мне? Они видят все это иначе.
— Все всегда все видят по-разному. Очевидно, дело в том, что они расспрашивали обо мне не меня, а вил. Те решили, что это мое дело — рассказывать свою жизнь, и не стали особенно распространяться. А еще вероятнее, что у нас с девочками классическое взаимное непонимание отцов и детей. Я воспитывал их по тому образцу и в том стиле, который, видимо, остался во мне с детства. Сейчас это называется муштрой и совсем не практикуется. При таком воспитании между детьми и взрослыми не возникает душевной близости. Теперь это уже не исправишь.