Граница надежд
Шрифт:
Потом мы снова вышли на улицу. Сильва тащила меня от одной витрины к другой. Она все тыкалась в грязные стекла и требовала, чтобы я купила ей то одно, то другое. И я покупала, дарила ей радость, которой суждено было через мгновение исчезнуть, потому что Сильва тут же забывала свои желания.
В уличной суете я не заметила, что за нами следом идет моя тетя. Когда мы зашли в небольшую кондитерскую, чтобы я могла удовлетворить очередную прихоть Сильвы, моя тетя вдруг возникла передо мной и спросила,
Мы сели друг против друга. Она смотрела на меня долго, не говоря ни слова. Ела пирожное, и только когда мы собрались уходить, спросила:
— Ты все обдумала?
— Что именно? — ответила я вопросом на вопрос.
— Раз ты меня не выдала, значит, ты думала...
— Да. Я долго размышляла над тем, какие цели ты преследовала, когда передавала Драгану письма от Ганса.
— Я тебе сказала, что ни перед чем не остановлюсь.
— А если и я поступила бы так же, как ты? Если бы я рассказала о тебе, о твоем шантаже?
— Я была уверена, что ты этого не сделаешь. Тебя всегда будет удерживать эта красавица, — кивнула она на Сильву.
У меня потемнело в глазах, и я непроизвольно сжала руку ребенка. Сильва посмотрела на меня с удивлением и чуть не вскрикнула от боли.
— У тебя нет иного пути. Ты должна идти с нами, — понизила голос Стефка. — Любишь мужа, боготворишь ребенка... Если не пойдешь с нами, простишься с обоими. Нет, нет, ты еще поживешь, но потеряешь их. А если будешь с нами, все останетесь живы.
— Чего вы хотите от меня?
— Сегодня ночью мы уходим. Скажем, что мы ищем твоего мужа. Если доберемся до границы, мы расплатимся с тобой. Останешься довольна. А если решишь быть с нами, в Швейцарии тебя озолотят.
— Когда мы отправляемся? — спросила я, не глядя на дочку.
— Вечерним поездом, в двадцать один час. Потом будем передвигаться в зависимости от обстановки. Ты жена офицера, партизана. Муж твой находится на границе. Тебе повсюду окажут содействие. Сейчас самый подходящий момент.
Меня поразила ее осведомленность.
— Ждите меня на вокзале! — сказала я после долгого раздумья.
— Так придешь?
— Ты же знаешь, что я никогда не нарушаю свое слово.
— Знаю. Знаю и радуюсь этому.
— И я радуюсь... — Мне захотелось высказать ей все свое презрение, но я не сумела сделать это. Сильва вышла на улицу, и я заторопилась за ней следом. Тетя осталась неподвижно сидеть у стола. Вероятно, отдыхала, добившись такого успеха.
Сильва лепетала о чем-то, но я не слушала ее. Охваченная тупым безразличием, я плелась наугад, без единой мысли в голове. Возможно, я так и скиталась бы весь день, но девочка закричала:
— Пришли! — и начала тянуть из моих рук покупки и складывать их на ступеньках.
Я повернула ключ. Дверь распахнулась, и мне показалось, что я вошла в чужой дом.
Дома было тепло, очень тепло, а я дрожала, и сердце у меня трепетало.
Сильва за что-то рассердилась на меня, но я не обратила на нее внимания.
На столе увидела карандаш и белый лист бумаги. Села за стол и долго думала. Потом написала: «Велико, дорогой мой...»
И словно что-то прорвалось в моей груди, и рука сама собой начала выстраивать мои мысли в строчки. Я рассказала ему все, как было. И о своем решении ему написала, и о своей любви, и обо всем...
Как же коротка человеческая жизнь! Ее можно описать на одном листке бумаги...
Павел Дамянов. Сегодня я счастлив по-настоящему. Если бы я был поэтом, то я бы написал целую поэму о солдате.
Нижняя губа у меня разбита, голова раскалывается от напряжения. Хотя это и не положено, я сам пошел во главе поисковой группы, сжимая в кармане ключи от только что предоставленной мне квартиры. Я все время думал о Венете, ради которой мне хотелось жить, а за моей спиной стоял и ждал Драган. Я просто обязан был вернуться живым, чтобы еще раз встретиться с ним и выяснить, о чем он думал в то время, пока длился поиск.
Голос мой, когда я приказал «диверсантам» сдаться, прозвучал странно. Так сказал Марков, когда все кончилось. Я этого не помнил. Запомнил лишь, что, как только заметил яму и копошившихся в ней людей, крикнул...
А что касается последующего ощущения, когда мы стояли во весь рост один против другого и я увидел слезы в глазах ефрейтора из разведки и его раненую руку, то обо всем этом я не мог бы рассказать обычными словами. Мы перевязали его, а я искал следы от пуль, осматривал ободранные стволы сосен.
Кто же нас послал стрелять друг в друга?.. Это было чудовищно...
Велико сказал, что глупость Прангова взбесила Драгана. Поручик Дишлиев подсел ко мне и насмешливо проговорил:
— Да, здорово получилось, ничего не скажешь! Своими же камнями по собственной башке. Над этой ситуацией надо бы задуматься.
Мне было хорошо оттого, что Дишлиев находился рядом со мной, мы с ним словно слились в одно целое.
Приближалась полночь, и батальон зашевелился, как муравейник перед бурей. Давно миновало время вечерней поверки, но никто не возвращался на сеновал.
Я подтолкнул Дишлиева, и он меня понял.
— Пошли, что ли? — встал я. — Ребята, нужно отдохнуть немного.
И фельдфебель Ленков начал поторапливать их на другом конце плаца. Он делал это по привычке. Ему было тяжело видеть усталых солдат, не спящих после полуночи.