Граница рассвета

В полумраке, освещенном лишь мерцающим огоньком лучины, мне казалось, что вот-вот выскочит из-за печки банник и вцепится в мою ногу своими длинными, крючковатыми пальцами. Хоть я никогда еще не видела его вживую. Лишь помню, как в детстве по стене парной шустро промелькнула чья-то лохматая тень. Нянюшка убеждала, будто мне показалось. К чему ему гневаться? Ведь мы заботились о чистоте в бане, всякий раз оставляли новенький березовый веник и никогда не мылись после заката солнца. А однажды холопы закопали под порогом черную курицу в дар баннику. Это случилось после того, как чернавка угорела насмерть. Нянюшка тогда сказывала, будто злой дух уморил ее за то,

что в княжескую баню посмела явиться. И хотя банник ни разу не обижал и даже не пугал меня, с тех пор в мыльне мне всякое стало мерещиться: то холодок пяток коснется, то дверь скрипнет.

А теперь, когда пришел мой черед гадать на суженого, сердце сжалось от волнения и страха. Первой ходила Галка. В воде она разглядела Светлые кудри. Ждана увидела голубые как чистое небо очи, а Любушка – красный кафтан ратника. Я опустилась на колени перед скамьей с тазом родниковой воды, обхватила его обеими руками. Поначалу в отражении видела только себя. Но я знала, суженый ни за что не явиться без заветных слов:

Явись мне, суженый:

Не рябой, да не хромой,

А баской 1 да зельный 2 .

Стану я твоей невестой,

Коли ты не скверный.

На последних строках мой голос задрожал от волнения, но поворачивать обратно было поздно. Поговаривали, что банник может не выпустить девицу, которая придет погадать, но испугается. Я смотрела в свои расширенные от страха глаза, отраженные водой. Казалось, будто за спиной кто-то стоит и внимательно наблюдает. Я повторяла себе, что все это – лишь мои выдумки, не отводила от воды твердого взора. Какое-то время не двигалась, даже старалась не моргать. Но вот, ноги мои затекли, а суженый все не являл своего лика. Лучина догорала. Я собралась с силами, вообразила, как встану и быстро, что есть мочи, побегу к двери. Решительный вздох вырвался из моих губ. Я аккуратно приподняла колено, убрала пальцы от таза. Оставалось лишь встать на ноги.

Вдруг от самого центра идеально ровной водной глади к бортикам таза расплылся круг. За ним второй и третий. Я замерла, во все глаза уставилась на свое дрожащее отражение, от которого остался лишь смутный, еле уловимый образ. Вскоре оно вовсе исчезло вместе с кругами. Темная вода поглотила все очертания. Я уж решила, что не суждено мне выйти замуж, и доля моя – ходить в девках всю жизнь. Но вдруг с самого дна ко мне потянулась черная, обугленная рука.

Захлебываясь от страха и собственного визга, я вылетела из бани, словно ошпаренная. За спиной остались тлеющая лучина и таз с проклятой водой. Подруги остановили меня за дверью, оглядели мое лицо, руки и ноги. Они принялись трясти меня за плечи, наперебой расспрашивали о случившемся. Суматоху прервал крик Заряны.

– Расступитесь все!

Рыжая пухляшка с легкостью растолкала зевающих подруг и заслонила меня от них. Безобидная и добросердечная с виду Заряна обладала на редкость строптивым нравом. Ее вечно болезненное лицо в лунном свете казалось еще бледнее, чем обычно, а веснушки на носу вовсе отливали синевой.

– Успокойся, набери в грудь побольше воздуха, – она медленно подняла вверх ладони. – А теперь выдыхай, – и так же плавно опустила их.

Повторяя за ней, я почувствовала, как тревога улеглась в груди, а сердце успокоилось. Когда гул в ушах стих, чуткий слух уловил девичье перешептывание. С нескрываемым любопытством чернавки рассматривали меня, и ежели б не сердитый взгляд Заряны – уже давно накинулись бы с расспросами, словно стая крикливых галок.

– Что ты видела? – наконец спросила Заряна, а остальные подались вперед, затаив дыхание.

Перед глазами встал жуткий образ уродливых

пальцев, которые норовили схватить меня и утянуть в воду. Я бы с радостью поделилась своим видением, чтобы услышать, будто все не так уж и плохо, а черная рука означает лишь – что жених рожден ночью. Но у живого человека не могло быть такой кожи. В голове вертелось лишь одно, единственно верное толкование: мой суженый – умрет. Смерть заберет его либо незадолго до свадьбы, либо сразу после, повесив на меня тяжкое бремя вдовы.

– Ничего, – солгала я, отводя в сторону стыдливый взгляд. – Я не успела заглянуть в воду. Испугалась шорохов за печкой, да убежала.

Чернавки разочарованно выдохнули. Они желали услышать про торчащую из таза козью морду или горящие алые очи – знак того, что дух нави решил потешиться, до смерти напугав молодую девицу. Я не смогла сказать им правду, ведь ляпни такое чернавкам – и из терема по стольному граду быстро расползется слух, что жениться на мне – значит лечь в могилу раньше срока. После такого в жены меня не взял бы даже обычный кузнец, а уж о боярском сыне или знатном купце и думать было нечего.

Я вовсе не боялась остаться одна, но судьба единственной дочери князя обязывала к замужеству. Батюшка желал оставить правление в крепкие, надежные руки, чтобы не позволить нашим врагам и помыслить о нападении на Воронецк. Все знали, что у власти стоит сильный князь Всеволод. Но вот наследником он обзавестись не успел. Я прекрасно понимала, что совсем скоро батюшка выберет для меня достойного жениха, а до тех пор я не должна была подвергать судьбу престола опасности, навлекая на себя пустые пересуды.

Однако не все девушки поверили в мою ложь. Я слишком долго пробыла в бане. Поэтому самые догадливые косились в мою сторону с сомнением, скрестив белые руки на груди. Но прежде, чем одна из них вышла вперед и успела задать вопрос, ночную тишину нежданно разрезал строгий голос нянюшки.

– Радмила!

Нянюшка спешно спустилась по высоким ступеням княжеского терема, гневно глядя то под ноги, то на толпу девиц. Чернавки расступились в страхе попасться под руку сварливой Светане. Выбившиеся из наспех заплетённой, седой косы пряди, выглядывали из под платка и подпрыгивали от каждого ее шага. Нянюшка отговаривала меня от гадания и обещала проследить, чтобы я осталась в своей светлице после захода солнца. А когда уговоры иссякли – она грозилась доложить князю Всеволоду о моем безрассудстве, ведь не пристало княжне вместе с дворовыми девками в судьбу свою пытаться заглянуть. Но то ли в силу возраста, а может, от скуки, она задремала. Во сне она не расслышала, как я тайком крадусь за стенкой, тихонько ступая босыми ногами по половицам.

– Сбежала, упрямица! И не стыдно тебе, княжеской дочке, по двору среди ночи бегать, да кричать словно ошалелая?

Я стерла с лица последние следы испуга и кротко подняла на Светану свои бездонные зеленые глаза. Грозный взор смягчился при виде моей виноватой улыбки. Нянюшка стянула с плеч яркий платок и укрыла меня им словно большим мягким одеялом. Я не замерзла, но от заботы не отказалась. На протяжении всей моей жизни нянюшка оберегала меня, дарила любовь и ласку. После того, как матушка сгинула от болезни, Светана не отходила от меня ни на шаг. Она пела колыбельные, когда становилось страшно, рассказывала сказки, ежели одолевала тоска. Тогда мне было всего два года. Но вот, с тех пор минуло шестнадцать лет, а нянюшка все продолжала бродить за мной по пятам, как и прежде запугивая горохом за провинности. Сама я ни разу не стояла коленями на горохе, но другие ребятишки рассказывали, как это больно. Будучи совсем маленькой, я боялась повторить их незавидную участь, старалась не шалить, а ежели уж так случалось, то всегда сознавалась и просила прощения. Но довольно скоро проворный детский ум понял, что добрая нянюшка не пойдет дальше угроз, а потому очень скоро я продолжила озорничать втихаря. Да и Светана давно догадалась, что я лишь притворяюсь напуганной, но все равно по сей день продолжала эту незамысловатую игру, сохраняя образ строгой наставницы.