Граница
Шрифт:
Но Безунуго Бочка не первый год колесил по Пойме со своими ребятами и знаменитым барабаном, на каких только праздниках не доводилось играть, а бывало, что и на похоронах, и угроз он не боялся, потому что сам был граничаром и по лезвию его ржавой сабли не раз стекала вражеская кровь, хотя, конечно, кур и кроликов погубил ею Бочка куда больше. Приглашали остаться при дворе знатные вельможи, настоящие ценители музыки, не то что этот болван Чукурим Байда со своим васильком, которого-то он и петь толком не может. Да будет тебе твой василек, братец, только прикати моим ребятам вон тот бочонок, что сиротливо стоит вон у того стола, а то струны на виолах, даром, что
Да, знатные вельможи, хоть бы и тот же граф Гуго, правитель Меденецкого замка. А вот и сам он, легок на помине, славный сеньор, вспомнил, как Лох заслонил его от удара зеритской секиры в лихом деле под стенами Ошервильской твердыни. А ну-ка, в честь храброго графа — военный марш!
— Спасибо!
Действительно, на луг, причудливо подсвеченная факелами, вкатилась карета, запряженная тройкой вороных коней. Лакированные, резные дверцы распахнулись и перед граничарами появился улыбающийся граф Гуго Таратайка. Сверкая наголо обритым черепом, под руку с красавицей графиней леди Шегиной, окруженный меденецкими дворянами, он пошел через луг, припадая на искалеченную под Ошервилем ногу и обнял, поспешившего навстречу, Лоха Плотника. Народ разразился приветственными криками, графа, редкий случай, в Пойме, связанной с ним узами взаимовыручки, любили. Лох представил графу своих сыновей и проводил его со свитой на почетные места. Вслед за тем, закованные в броню, черные меденецкие рейтары провели перед восхищенными зрителями двух племенных жеребцов из графской конюшни, подарок графа.
Снова зазвенели чары, засверкали в руках острые ножи, полилась музыка и первых упившихся гостей понесли заботливые работники отсыпаться под специальный навес, где, ради такого дела, была разложена солома. Многим из них за три дня праздника предстояло еще не раз сюда вернуться.
Приближалась главная минута, вот смолкла музыка и музыканты отложив на время смычки и свистульки уселись за стол перекусить и промочить горло, и любитель песни о васильке Чукурим Байда прикатил сюда бочонок от дальнего стола, да так тут и остался, влипнув, как муха в патоку, в разговор о том почему в Пойме такие замечательные музыканты, а в Арконии они никуда не годятся. Кроме того он хотел поиграть на волынке, ему не дали этого сделать, но обещали что чуть попозже он всласть на ней поиграет.
— Люблю музыку, — сказал Жуч, обдавая взглядом, словно потоком расплавленного свинца пышные арахонские формы, — вот только смолкнет она, и так хорошо делается.
— Да, — сказала жена начальника Южных ворот, непонятно каким образом расслышав его голос среди общего шума. — Делается удивительно хорошо.
— Все что ни делается, все к лучшему, — подвел итог Клепила, оказавшийся тут после долгих и сложных перемещений по лугу, рукопожатий, объятий и совместных возлияний со старыми друзьями.
Вдалеке послышался чистый звук трубы. Шум на лугу стал стихать, все узнали серебряную трубу Долги Трубача, которую тот доставал только в особо торжественных случаях. После того как труба пропела во второй раз, на лугу наступила тишина и даже пьяные протрезвели. Теперь стал слышен отдаленный топот копыт, приближающийся с каждой минутой. И вот сквозь тесовые ворота на луг, ряд за рядом, вошла граничарская конница. Всего сотня, но это была отборная сотня. Впереди, в полном вооружении, в начищенном медном шлеме, ехал старшина Лечко, по бокам от него Долга Трубач и Пайда Черный, сжимавший в руках древко черно-белого знамени граничарского войска. За ними по, так же, по трое в ряд ехали старшины
— Пойма выкликает Лоха Плотника!
Лох вышел из толпы вперед и снял меховую круглую шапку.
— Лох Плотник, старики и старшины порешили, что ты достоин граничарского звания. А имя твое и твоих детей, и детей твоих детей, и всего их потомства, будет занесено в Кленовую книгу. И если кто обидит тебя, то всякий граничар должен встать за тебя. Так же и ты, если кто обидит граничара, должен встать за него. А воля твоя — навеки! Народ! — Лечко поднял, словно для того чтобы лучше видеть и слышать, лошадь на дыбы. — Кто скажет — нет?!
В ответ ему было мертвое молчание.
Лечко спешился и, подойдя к Лоху, который стоял, как каменный, разведя руки, опоясал его саблей.
Затем спешился Обух и, встав на одно колено, прицепил к сапогам Лоха шпоры.
И наконец Нота Рыбарь сорвал с головы Лоха меховую шапку и закинув ее в толпу, нахлобучил взамен войлочный колпак.
Вперед выехал, никем до того не замеченный, плотный человек на пегой кобыле. На нем была одежда веретенника — восьмиконечная железная каска с белым пером на голове, серый панцирь с восьмиконечной же черной звездой на груди и спине и на ногах желтые сапоги.
— Я, младший рыцарь Ордена Веретена, капитан архонской городской стражи Тино Гравин, свидетельствую, все произведено согласно архонским законам.
Обряд превращения новосела в граничара состоялся. Пайда Черный склонил на мгновение черно-белое знамя.
Снова протрубил Долга в серебряную трубу.
Лох, по окаменевшему лицу которого текли слезы, выхватил саблю из ножен и держа ее над головой пошел вдоль кричащей толпы.
Лечко поднял руку и в наступившей тишине прокричал:
— Все видели?!
— Все! — заревела толпа.
— Все слышали?
— Все!
Лох вложил саблю в ножны и поклонился на четыре стороны.
Тогда Лечко засмеялся и обернувшись к всадникам крикнул:
— С коня, ребята. Гулять будем!
— Стойте! — вдруг закричал Лох.
— Что так? — удивился Лечко.
— Спасибо вам, господа граничары. Я вашей ласки и вежества никогда не забуду. Спасибо и вам, — кричал Лох, и было видно как жилы вздулись на его шее, — братки-новоселы. Пусть и вам повезет так же как мне. Пусть и вас когда-нибудь опояшут саблей. А я за Пойму кровь отдам по капле. Я ее и раньше не жалел. Но есть у меня одна просьба! — Лох было потянулся к колпаку, чтобы снять его, но остановленный грозным взглядом Лечко, отдернул руку. Грани-чары шапок не снимают.
— Ну, и что же это за просьба? — еще более грозно спросил Лечко.
— Вы все знаете Дину Трясогузку… — начал было Лох, но замялся, не зная как продолжить.
Лечко пришел ему на помощь:
— Ну, знаем, хорошая женщина. И дети у нее хорошие. А ты-то тут причем?
В толпе захохотали.
— При том, что я хочу на ней жениться! — сказал, уже слегка охрипший, Лох. — Не откажите в любезности.
— Ну, так, сейчас поженим, — сказал Лечко. — Зови невесту.
Толпа раздалась и по образовавшемуся коридору прошла Дина Трясогузка, высокая большеглазая женщина, с несколько костлявым, скуластым лицом. За ней шли дети, старший — Лох Стамеска, младший — Гриха и пятилетняя Жела.