Граница

Рудис Джо

— Самоха, — спросил Белый, — у тебя голова не болит?

— Нет, — ответил Самоха, — только спать хочется.

— Вот и у меня то же самое, это наверно родовое проклятье.

— Похоже на то, — согласился Самоха.

Они, сели, прислонившись к друг другу на обросший зеленым мхом валун, лежащий у самой воды, и уснули.

На пристань собирались назначенные к отъезду граничары. С утра все были неразговорчивы. Подошел Обух и почесал пальцем, на котором сверкнул огромным голубым камнем старинный перстень, пегую бороду:

— Вроде все?

— Жуча

нет и Клепилы, — ответил кто-то.

Но задумчивый Клепила уже шел от ворот, опустив подбородок на грудь, заложив руки за спину, позвякивая кончиком длинной сабли по камням двора.

— Ну что за дедушка! — залюбовался Пайда Черный. — Чистый котик!

— Мяу! — печально ответил Клепила.

— Значится так, господа граничары, — объявил Обух, — половина пойдет на «Орле», половина — на «Беркуте».

Только тут граничары узнали, что так называются большие корабли хурренитов, и кто-то из них спросил:

— А у этой, шнеки, тоже есть имя? Обух развел руками.

— «Ласточка», — сказал Клепила. — Вон же, написано на скуле буквами южного письма.

Обух поделил людей. Клепила, Жуч, Самоха, Пайда Белый попали на «Орел». За старшего с ними шел Чойба Рыжий, действительно рыжий и лицом и волосом. Среднего роста, но ширины необычайной, с головой, вросшей в шею, был он, особенно сбоку, похож на матерого кабана-секача, только что клыки не торчали. В воинском деле Чойба был весьма искусен, хмельного в рот не брал, и потому Обух счел возможным приставить его к молодняку.

— Вот напрасно, — сказал Клепила. — Тут нужен такой, чтоб боялись. Чтоб как глянет страшным зраком, так всю дурь из башки и выбивало! — Тут он вспомнил о возведенной вчера на него Жучем напраслине и закручинился. Жуч же, как назло, не появлялся. Уже матросы поднялись на борт, уже поднялись по трапу Белый и Самоха, которых чуть не забыли на прибрежном валуне, а Жуча все не было.

— Да плевать, — сказал Обух, — вон, солнце как дойдет до той березы, отчалим, а этот пусть вплавь добирается, если охота придет…

К Самохе застенчиво приблизился матрос с «Ласточки», тот самый, щеголявший в шлеме с петушиными перьями и спросил:

— Брат-архонец, кто такой Жуч, которого вы все так ждете? Наверное знатный человек?

— О, да, — Самоха окинул вопрошавшего мутным взором, — очень знатный. Его тут почитай каждая собака знает.

В этот миг за стеной Гостиного двора грянули радостные крики:

— Его светлость пожаловали, — сказал Самоха. Матрос хурренит с любопытством уставился на ворота откуда должен был появиться знатный архонец Жуч.

И тот не подкачал.

Впереди процессии на белой лошади важно ехал Лох Стамеска, в войлочном колпаке и при сабле. За ним следовала, запряженная двумя лошадьми повозка, над которой возвышался бок винной бочки. Телегой правил сам Лох Плотник. Ну да, конечно, в войлочном колпаке и при сабле. Рядом с ним сидел Жуч, помахиваньем руки приветствуя народ. Он, в отличии от большинства гостей вчерашнего праздника, был бодр и деятелен.

Бок о бок с телегой

на черной лошади ехала женщина, сидя в дамском седле, как это принято в Архоне, боком. Лицо ее было закрыто темной вуалью. Караул у ворот пропустил всех беспрепятственно, еще и отсалютовал.

— Да, — сказал Клепила. — Первая женщина, счастья полные штаны. — И, расправив усы, добавил: — Важно, чтоб каждая женщина была первой, тогда всегда будешь радоваться, как дурак.

— Ага, — сказал Самоха, — надо постараться, а то я в последнее время бываю печален.

Привезенную Лохом бочку скатили на землю и поставили на попа. Лох выбил обухом топора днище — отвальная!

Граничары подходили зачерпывали, подошел и Клепила, принюхался:

— Брага вересковая, со смородиновым листом и фитюнником. Зелье зело хмельное, пить можно, но умеренно, иначе сделаешься буен и велиречив.

Пайда Белый вытащил из-за пазухи деревянную дорожную чарку, на которой были искусно вырезана ветка с двумя птичками на ней.

— Это мне Менса Капустница подарила на прощанье, — похвалился он.

— Чтоб не позабыл ее в долгом пути, — сказал Самоха. — Наливай.

Бочка опустела, солнце докатилось до березы, все окончательно поднялись на корабли, Жуча наконец удалось отцепить от женщины в вуали и завести по трапу как барана.

Заскрипели Водяные ворота и корабли, впереди «Ласточка», за нею «Орел» и «Беркут» вышли в Мсту.

Самоха стоял на палубе, глядя, как удаляется берег Лихоты. Жизнь была прекрасна и обещала стать еще лучше.

Река уже совершенно очистилась от упавших деревьев, надобность жаться к берегу отпала, и корабли шли на всех парусах по стрежню.

Пришел длинный тощий хурренит, в длинноухой кожаной шапке. Это оказался новый капитан «Орла», назначенный вместо прежнего, убитого в устье Хемуля.

— Приветствую, господа-граничары — сказал он. — Я капитан Летимак. Вы уж сами между собой разбирайтесь, но мне надо чтоб в любое время дня и ночи на борту бодрствовало не менее дюжины ваших бойцов, а остальные были готовы в случае чего к ним присоединиться. Вот, собственно, и все. Сейчас юнга покажет вам место для жилья.

Глядя на него, Самоха удивлялся непонятной способности хурренитских моряков одеваться в тряпье, независимо от чина. Вот и капитан Летимак, в своей странной шапке, кутался в засаленный голубой халат усыпанный белыми звездами. А на его тонких жилистых, как у журавля, ногах были такие же тапки с загнутыми носами, как у Ако, капитана «Ласточки». Похоже они находили в этом своеобразное удовольствие.

Юнга оказался взрослым мужиком с бородой и тесаком за поясом. Шлепая босыми пятками по настилу, он провел граничар в отсек на нижней палубе. Ветер, влетающий в два прорубленных в борту окна, шелестел соломой, которой было застелен кусок палубы отведенный под место ночлега. Глухие переборки были спереди и сзади, в досках палубы был прорезан люк, заглянув в который, Самоха увидел полуголых гребцов и услышал звон цепей. Оттуда дохнуло смрадом.