Гранит
Шрифт:
— Ах ты паскуда!..
Бегма изо всех сил ударил Арнольда Ивановича кулаком в лицо. Тот упал.
— Это тебе задаток! Я тебя выведу на чистую воду, доброжелатель паршивый! Я это так не оставлю! Я тебя со света сживу До могилы попомнишь Бегму!
— Кто кого сживет, мы еще посмотрим, — прошипел Комашко, поднимаясь и отряхиваясь. — Завтра же тебя за решетку упрячут! Помогу, сделаю и эту услугу! — И прежде чем уйти, злобно добавил: — У меня есть что припомнить тебе, подлецу!..
Комашко ушел, а Бегма стоял и, тупо уставившись в землю, думал. Долго думал. С
Светлана вошла в свою комнату, заперла дверь — все девчата были на работе — и, не раздеваясь, бросилась на кровать.
На стук Светлана открыла не сразу. Сняла пальто, поправила прическу, потом лишь шагнула к двери. Сначала глазам своим не поверила, замерла. Потом очнулась, кинулась Ростиславу на грудь.
— Отпустили! Надолго?
— Насовсем.
— Насовсем? Разве ты прокурору ничего не сказал?
— Все рассказал, Света. Все. Следователь протокол составил. Я подписал. Потом пошли к прокурору. Он внимательно прочитал, написал какую-то резолюцию и говорит мне: «Спасибо за искреннее признание, вы свободны».— «Как так — свободен? — говорю. — Я пришел отбывать наказание». А он: «Товарищ Лисяк, за это время две амнистии было. Понимаете?» — «Теперь понимаю»,— ответил я. Вышел оттуда и помчался к тебе как на крыльях.
— Ну что же ты стоишь, проходи, раздевайся.
— Ты знаешь, кого я там видел? Сажу! Под конвоем вели...
— Поймали все-таки... Да снимай ты этот проклятый рюкзак!.. Значит, теперь мы вместе, родной ты мой...
— Навсегда вместе, — ответил Ростислав, бережно обнимая Светлану.
Рабочие заходили в бытовку и удивленно пожимали плечами. Они не узнавали своего мастера. Бегма как-то сразу постарел, осунулся. Беспрерывно курил и молчал. Сколько длилось бы это молчание, неизвестно. Но вот вошел Егор Конопля и бодрым голосом доложил:
— Кладка на вторичном дроблении закончена. Куда теперь прикажете?
Бегма открыл папку, достал заявление Конопли и под его подписью неровно и размашисто вывел: «Не возражаю против увольнения».
— Позови Верхогляда.
Верхогляд вошел вперевалку и уставился на мастера. Бегма достал второе заявление и написал такую же резолюцию.
— Егор, сегодня кончился срок твоего заявления,— сухо сказал он. — Две недели прошло. Бери свою бумажку и иди хоть к самому черту в пекло! Ты, Верхогляд, тоже...
— Я-то почему? — удивился тот. — Срок моего... не окончился. И вообще... я передумал...
— И я, это самое... раздумал... — сипло начал Конопля, но закончить не успел...
Бегма вдруг грохнул кулаком по столу:
— Вон отсюда, сволочи, чтоб и духу вашего не было!..
Конопля схватил свое заявление, покрутил перед глазами, читая резолюцию, потом небрежно
— Ладно... Для меня всюду работа найдется! Не пропаду!..
Верхогляд тоже взял заявление, шагнул было за Егором, но потом решительно вернулся назад, положил заявление на стол, пробурчал тихо:
— Лучше здесь останусь... Не выгоняйте. По-другому буду работать... Как надо...
— Ну, черт с тобой, оставайся!.. «На каких разгильдяев опирался, — с болью в сердце подумал Бегма. — Нет, погоди... а чем я лучше их...»
Глава тринадцатая
Назначенный министром председатель комиссии и куратор Соловушкин прибыли в Днепровск в воскресенье. Об их приезде Григоренко узнал от дежурного по производству Пентецкого.
— Наш куратор Соловушкин вместе с каким-то представителем по заводу ходят, — сообщил он по телефону.
«Даже не позвонили, когда приехали, — удивился Григоренко. — Впрочем, ознакомить с комбинатом представителя министерства может и куратор. К тому же он совсем недавно здесь был. Но от Соловушкина добра не жди. Наверняка он и словечка доброго о нас не замолвит. ..»
Сергей Сергеевич написал жене записку: «Прибыла комиссия. Еду на комбинат».
Когда он добрался до комбината, председатель комиссии еще осматривал завод.
Хотя солнце и поднялось высоко над горизонтом, было холодно. Земля, остыв за ночь, не успела прогреться. В воздухе плыли паутинки. Дышалось легко. Но на душе у Сергея Сергеевича тревожно. Щемит, ноет сердце.
— Директор Днепровского комбината Григоренко,— отрекомендовался он председателю комиссии.
Коренастый мужчина в очках, лет пятидесяти, чуть склонил голову с густой шевелюрой, заметно усыпанной сединой, и подал руку:
— Представитель министерства Гуль.
Рука твердая, сильная.
Подал нехотя свою руку-подушечку и Соловушкин.
— Знакомлюсь с вашим хозяйством, — сказал Гуль. — Времени у меня в обрез. Вас не хотел беспокоить в воскресенье.
«Не захотели, видите ли, нарушить мой отдых, — подумал Григоренко. — Будто не знают, что время у директора не нормированное. Просто решили ознакомиться с комбинатом без руководителя. Так бы прямо и сказали».
— Ну что ж, пойдемте к злосчастной автономной линии, — сказал Гуль. — Вы уже расторгли договор?
— Нет еще. Только вчера получил бумагу, подписанную Петровым.
— Не тяните!
Со стороны города показалась «Волга» — такси.
«Кто это сюда торопится? — удивился Григоренко.— Не Комашко ли?» Да, это был он. Арнольд Иванович вышел из машины и короткими торопливыми шажками направился к дробильной установке. Так быстро он обычно и ходил по комбинату. Но сегодня в походке его почему-то не чувствовалось прежней уверенности.
«Неужели главный инженер стал волноваться, болеть за производство? — подумал Григоренко. — Впрочем, вполне возможно, — раньше в выходные дни главного инженера нигде не отыщешь, а сегодня сам примчался. Чудеса!..»