Гражданская игра

Яценко Владимир

Нет. Этого я не представлял. Но пока раздумывал, как это сказать, она понеслась дальше:

— Это будет конец, Макс. Полная остановка социального механизма. Мир построен на двух принципах. Во-первых, каждый знает, что однажды умрёт. Во-вторых, никто не знает, когда умрёт. Второе помогает человеку отвлечься от первого. Убери второе, и первое парализует волю, надежду и мечты. Человек не сможет ни думать, ни работать. Зная время своей кончины, он будет тупо смотреть на секундную стрелку и ждать.

Её слова заставили меня призадуматься:

когда это у меня была воля? На что я надеялся? И о чём таком, чёрт возьми, я в последнее время мечтал?

— …бленкер Никанорова — это идеальное оружие, которое гарантированно уничтожит врага в его логове, — с блеском в глазах продолжала Мария. — Только представь, не прикладывая никаких усилий, превращаем Запад в пустыню, сохранив народный арсенал: атомные бомбы, химию, коллекцию бактерий и средства доставки. А после капитуляции — никаких очистных мероприятий. Приходим на всё готовое!

Я смотрел, с каким аппетитом она поглощает блюда вероятного противника, и прислушивался к своим ощущениям. Тошнота и отвращение. Неужели это и есть морская болезнь? Читал в книжках, но ни разу не «болел».

Войну провёл в окопах Северного Приморского фронта. Жрали всё, кроме камней и друг друга. Счастье, что в роте нашёлся умелец, который молол сушёную рыбу, смешивал её с ржаной мукой и выпекал «рыбный» хлеб. Липкая тёмно-серая масса ненадолго спасала от голода. А когда становилось совсем невмоготу, играли в карты на поход в тыл к чухне за едой. Бывало, что оттуда кто-то возвращался. Бывало, что и с едой…

— А зачем нам оружие после тотальной победы над врагом? — спросил я. — Против кого его применять?

Она не ответила. Была слишком увлечена уничтожением продовольственных запасов Запада.

— Пойду, — сказал я, вставая из-за стола. — Дай ключ, подожду тебя в комнате.

— Я соберу еду, — пообещала она. — В каюте поешь.

— Не нужно. Тошнит. Наверное, укачало…

В каюте разделся и полез в душ. И снова горькое разочарование: горячая вода. Не в оцинкованном ведре на плите коммунальной кухни, нет, — из крана! Захотелось побежать к Марии и сказать об этом. Чтобы шла скорее мыться, — ну, как отключат?

Но потом решил, что здесь, наверное, всегда так: вместе с белоснежными скатертями, ножами с вилками, и ослепительными люстрами, под светом которых родимые пятна капитализма выглядят особенно заманчиво.

На специальной стеклянной полочке лежало мыло. Белое. Пахло земляникой и яблоком. Еле сдержался, чтоб не укусить. Намылился и вообще очумел: пена была белой! И не щипала кожу табуном голодных вшей…

Постояв минуту в огромной белой лохани, мне пришло в голову, что можно закрыть нижнее сливное отверстие и набрать тёплую воду, в которую получится окунуться целиком. Но я не стал этого делать. Не по товарищески. А вдруг, всё-таки, воды не хватит?

Выключил душ и, шлёпая босыми ногами, вернулся в комнату. Чистые полотенца лежали на полке в шкафчике аккуратной стопкой.

Принюхался. Пахло тем же мылом, которым только что пользовался. Покачал головой: я же могу организовать стирку! Прямо сейчас!

В горячей воде!

Тут же побросал вещи под душ и залил горячей водой. Потом долго их намыливал. Мыло уменьшилось в размерах, но пахнуть не перестало. И не разваливалось осклизлыми кусочками, — оставалось твёрдым и скользким.

Чудеса!

Пришла Мария. Заглянула ко мне в душевую. Я не растерялся: намотал на бёдра полотенце. Ничего не сказала. Прикрыла дверь.

Закончив стирку, я только раз сполоснул вещи, — хотелось подольше удержать приятный запах, — выкрутил, и, напевая марш: «Мы рождены, чтоб сказку сделать пылью», вышел из душевой.

— И где ты собираешься развешивать свои тряпки? — с заметным сомнением спросила Мария.

— Попрошу у вахтёрши верёвку и натяну где-нибудь на палубе, — беспечно отмахнулся я. — У них тут много места. Надеюсь, бомжи не своруют.

— Бомжи? — удивилась Мария. — А! Третий класс. Оставь вещи в ванной, Макс. Смотри, капает. Пол залил…

Она была права. Некрасиво получилось.

— Сейчас вытру, — смущённо пообещал я. — Вот только тряпку найду.

— Присядь, — она указала взглядом на одно из кресел у круглой форточки. — Вот так, в своём полотенце и садись. Пожалуйста.

Я сел в кресло, немного смущаясь. Всё-таки полотенце было недостаточно длинным и широким, чтобы сидеть в нём без исподнего.

— Молодец, — улыбнулась Мария. — А теперь внимательно слушай. На пароходе есть прачечная. Кладёшь вещи в корзинку, — она вынула из стенного гардероба корзинку, — и просто выставляешь за дверь. Горничная заберёт, а после стирки принесёт сухое и выглаженное. Эта часть понятна?

— Так точно, — я снова почувствовал приступ морской болезни. — Это всё бесплатно?

— Бесплатно. И это не всё.

Она распахнула другую дверцу шкафа и показала пальцем на пиджак, из-под которого выглядывали штаны. Рядом висели рубашки.

— А здесь твоё бельё и туфли, — она выдвинула нижний ящик. — В этой одежде ты будешь лучше соответствовать легенде.

— Про легенду ты ничего не говорила.

Вместо ответа она подошла так близко, что у меня перехватило дыхание.

— Что это? — спросила Мария, поглаживая указательным пальцем шрам на предплечье.

— Ранение, — я был разочарован резкой сменой темы. — Финский снайпер отметил. Промахнулся.

— Промахнулся?

— Ну, если бы попал, мы бы не разговаривали…

Она похлопала меня по руке и сказала:

— Одевайся. А я вынесу твои обноски.

Я постарался одеться быстро, и был вознаграждён:

— Прекрасно! — у Марии сияли глаза.

Мне была приятна её оценка. Я неловко пригладил волосы, пошевелил плечами и пожаловался:

— Трусы жмут. И штаны тесные: давят в паху и в коленях. Ни сесть, ни лечь. Рубашка тоже мала…