Гребаный саксаул
Шрифт:
Наш паровоз уверенно вёз нас к цели. Я лежал на верхней полке, отвернувшись к стене. Вагон раскачивало как лодку, и я отплывал в ней к неведомым берегам взрослой военной жизни.
Сибирский пейзаж, озёра, реки, лесные массивы с неровной кромкой леса постепенно сменились степными просторами, потом невиданными уже цветущими деревьями. Вдалеке забелели шапки гор.
На третьи сутки на каком-то пыльном полустанке высадили стройбатовцев. Прыщавого вели под руки. Он вырывался и кричал:
– Суки краснопёрые! Подстрелите моего брата, порежу
Ишаки, с исполосованными шрамами мордами, грустно смотрели им вслед.
К вечеру поезд стал медленно притормаживать. Заскрежетала вагонная сцепка. Заскрипели тормоза. Состав лязгнул, дернулся, снова лязгнул и вдруг замер.
Из купе вышел опухший капитан в блестящих хромовых сапогах. В них отражались тусклые вагонные лампочки. Из под зелёной рубашки выпирал живот.
Был вечер. Перед нами лежал не город, а какой-то азиатский посёлок. Он казался мертвым. Из темноты глухо лаяли собаки.
Воинская часть находилась в стороне от станции.
Нужно было долго ждать машину из части. Затем трястись на ухабах, сидя в кабине шестьдесят шестого. Засидевшийся в купе и одуревший от выпивки капитан принял решение идти пешком.
Я спросил:
– Границу будем переходить ночью?
Капитан упёрся взглядом мне в переносицу, и, оценив юмор, рокотнул:
– Два наряда вне очереди.
– За что, два наряда, товарищ капитан?
– Три наряда... За то, что прыгаешь через голову сержанта. Это раз. Прежде чем обратиться к старшему по званию, надо спросить разрешение. Это два. Всё понятно?
– Так точно.
– Ну вот. Уже лучше. Сержант, командуй!
Мы пересекли железнодорожную линию с выгоревшей травой между воняющими креозотом шпалами. Миновали огромные жёлтые цистерны, водокачку и деревянное здание вокзальной уборной. Вышли на мягкую от пыли дорогу. Поражало буйство зелени вокруг. В Новосибирске ещё лежал снег, а здесь цвели деревья. Тепло! И запах, словно в оранжерее!
Через час мы оказались перед железными воротами с красной звездой, увидели серый бетонный забор, будку КПП и радостную рожу дневального. На голове у него вместо пилотки была зелёная панама, похожая на ковбойскую шляпу. Увидев нас ковбой радостно осклабился.
– Вешайтесь духи!
– Дневальный?!
– строго сказал капитан.
– Я, товарищ капитан.
– Тащи станок едальный!
Сбоку темнело здание казармы. Впереди стоял кирпичный домик с надписью штаб. На его крыше висел выцветший флаг, цвета слабого раствора марганцовки.
Сержант скомандовал:
– Разойтись. Оправиться. Построение через пять минут!
В зарослях тутовника пряталась побеленная известью уборная с распахнутой дверью. Все забежали внутрь.
Стены были изрисованы дерьмом. Судя по всему, о них вытирали пальцы.
В углу стояли стеклянные банки и бутылки с мутной водой.
Нас встретила казарма. Темная, мрачная. Сонный солдат со штык-ножом на
В нос ударил запах карболки, сапожной ваксы, чего-то незнакомого. Наверное, так пахнет тревога.
Длинный, худой старший сержант с повязкой на рукаве завёл нас в каптёрку.
На полу лежали матрацы.
– Сегодня спать будете здесь. - Старший сержант указал на матрасы.
– А завтра, с утра я буду вас дрочить. Если услышу шум, тогда уже сегодня! Всем всё понятно?
– Товарищ сержант! А во сколько подъём?
– Вопросом на вопрос отвечает писающий мальчик, Саржевский.
– В будние дни - в шесть тридцать. В выходные и праздничные на час позднее. Думайте сами, во сколько вас завтра поднимут. Отбой!
Мы так и не заснули. Остаток ночи прошел в расчётах о том, какой завтра день и разговорах. Потом Давид рассказывал нам о внеземных цивилизациях. Саржевский, всё время пытался сбить его на профессиональную тему, задавая вопросы о строении женского влагалища, и тогда Давид рассказал нам об американском миллионере Чарли Чейни, придумавшем космический секс. На высоте полутора тысяч метров над уровнем моря этот самый Чейни воздвиг бунгало в виде летающей тарелки, куда привозил телок и трахал их в условиях разряженного воздуха.
Наступило утро. Тишина. За окном крики птиц. Потом уже узнал, что это майна или афганский скворец. У этой птицы было много имён: душман, шпак, афганская сойка. Птицы были страшно наглые, воровитые, жрали всё подряд и никого не боялись. На них не нападали даже отчаянные бродячие коты.
Пронзительный птичий крик перебивает вопль. Голос неприятный и едкий как серная кислота.
– Дневальный...Тащи станок едальный!
В коридоре заспанный, оправдывающийся голос:
– Товарищ прапорщик... да я не спал...
Несколько глухих ударов.
Крик дневального:
– Рота подъём. Строиться!
Мы быстро оделись. Натянули одежду. Толкаясь в дверях, выбежали из казармы.
Первая рота, располагавшаяся в соседнем здании, уже ушла в столовую.
Нашей роты как таковой ещё не было. Бывшие курсанты разъехались по частям. В строю стоял лишь взвод охраны, отслуживший полгода. Постоянный состав- каптенармус, водители-инструкторы и блатные дети уважаемых родителей выглядывали из курилки. Сержанты сидели на крыльце.
Слева от казармы стоял командирский УАЗ-469. Водитель в фуражке наблюдал за происходящим, высунувшись из кабины.
Мы, только вчера прибывшие в часть, стояли отдельно, жалкой кучкой, лишь отдалённо напоминающей строй.
Постоянный состав и взвод охраны вслед за первой ротой тоже ушли на завтрак. На крыльцо вышел старший прапорщик Зингер в начищенных сапогах и черными усами, торчащими из под фуражки, словно пики.
Прапорщику было лет шестьдесят. Он орлом прошёлся перед строем, остановился на самом левом фланге.