Греческая история, том 1. Кончая софистическим движением и Пелопоннесской войной

Белох Юлиус

Когда позже греческое мышление возвысилось до обра­зования отвлеченных представлений и когда начали изобре­тать слова для выражения таких понятий, то в первое время было еще трудно удерживать в уме их отвлеченный смысл. Поэтому греки представляли себе эти понятия в виде реаль­ных существ, как это встречается иногда и на гораздо более высоких ступенях развития; достаточно вспомнить спор ме­жду номинализмом и реализмом. Но так как подобные абст­ракции не познаются чувственным образом, то они должны были принадлежать к миру духов; естественно, что, подобно всем остальным духам, их представляли себе в человеческом образе. Поэтому им приписывали и половые отличия: на­пример, войну изображали в виде мужчины, справедливость (Ника) — в виде женщины. Так явились бог войны Арес (также и под другими именами: Фоб и

т.д.), богиня победы Нике, бог любви Эрот, богини судьбы Ананке, Немесида, Тиха, три Мойры и множество других подобных божеств. В конце концов этот процесс привел к тому, что каждое несча­стье, постигавшее человека, — хотя бы это был не более как треснувший горшок — приписывалось особому духу.

Само собой понятно, что эти верования принадлежат сравнительно поздней стадии религиозного развития, и по­добные божества, действительно, только в редких случаях получали правильный культ. Исключение составляет один Арес, но есть основания думать, что он был первоначально космогоническим божеством и только с течением времени превратился в бога войны. Остальные еще у Гомера упоми­наются очень редко и играют незначительную роль.

Наряду с этими богами стоит множество второстепен­ных божеств: духи полей и лесов, как, например, „негодная порода беспутных сатиров" или лукавые куреты и керкопы, — духи гор, как дикие кентавры, — крошечные духи земли, каковы дактили, карлики греков, — духи моря, как седовла­сый Нерей и его дочери, нереиды. Вера в этих духов восхо­дит до глубокой древности, но для развития греческой рели­гии они имели ничтожное значение и лишь изредка достига­ли публичного культа. Каждому человеку в отдельности предоставлялось умилостивлять их жертвами и молитвой.

Но в народных верованиях греков удержались до позд­него времени остатки еще более древних религиозных пред­ставлений. В храме Эрехтея в афинском Акрополе жила священная змея, которая каждый месяц получала медовую лепешку, хоть змеи таких вещей не едят. Змею держали и в храме Асклепия в Эпидавре, как и во всех других храмах этого бога. Остаток животного культа следует видеть и в том, что каждому богу было посвящено известное животное: Зевсу — орел, Гере — корова, Аполлону — волк, Афине — сова, Афродите — голубь. Сюда относятся и столь обычные в греческой мифологии превращения богов в животных.

Повсюду в Греции существовали священные деревья; путники молились перед ними и украшали их лентами и другими жертвенными дарами. Особенно знаменит был священный платан близ Гортины на Крите, под которым Зевс сочетался с Европой, под священной пальмой на Делосе Лето родила Аполлона, а на Самосе, у реки Имбра, показы­вали иву, под которой родилась Гера. Местопребыванием Додонского Зевса считали ствол одного старого дуба; Апол­лон и Афина садятся в „Илиаде", „подобно коршунам", на ветви священного дуба, который стоял перед воротами Трои. Вообще, священные рощи были любимым местопребывани­ем богов; здесь главным образом служили им в ту эпоху, ко­гда еще не существовало храмов. И как каждому богу было посвящено известное животное, так каждый из них имел и свое дерево: Зевс — дуб, Аполлон — лавр, Афина — олив­ковое дерево, Афродита — мирт, Дионис — хмель.

Даже священным камням воздавали почести еще в позднее время; народ поклонялся им как фетишам и смазы­вал их маслом, а образованные люди почитали их как сим­волы божества. Когда позже богов стали изображать в виде людей и животных, то и эти истуканы часто становились предметом поклонения; в известные праздники их купали и одевали в новые драгоценные одежды.

К этим остаткам древних религиозных представлений принадлежит и культ мертвых, который сохранился у греков и в историческую эпоху. Мы видели, как образовалась вера в душу, живущую в нашем теле и продолжающую жить после его разрушения. Сновидения доказывали, по-видимому, что и души умерших продолжают принимать участие в судьбе живых; очевидно, что это участие носит тот же характер, который оно имело в то время, когда душа еще жила на зем­ле, заключенная в видимое тело. Следовательно, дух мертво­го будет по-прежнему питать вражду к своим врагам, и эта вражда будет тем опаснее, что при обычных условиях дух незрим.

Итак, надо было найти средство защитить себя от мести таких привидений. Нам часто удается склонять к миру на­ших живых врагов; нельзя ли сделать того же с духами мертвых? Если мы будем давать им такие подарки, которые доставляли им удовольствие при жизни, не вероятно ли, что они

смирят свой гнев и откажутся от мести? В таком случае (это соображение принадлежит уже более высокой стадии религиозного развития) не имеют ли духи наших родствен­ников и друзей еще больше прав на подобные приношения?

Пренебрежение к ним может раздражить их и навлечь на нас их вражду.

Эти соображения легли в основу культа мертвых. Но в историческое время он ограничивался в Греции преимуще­ственно почитанием предков; от культа умерших врагов ос­тавались лишь незначительные следы. В награду за почести, оказываемые мертвым, от них ожидали помощи и защиты; еще у Эсхила Электра молится духу своего покойного отца, точно богу. С другой стороны, тот, кто пренебрегает этой обязанностью, навлекает на себя месть мертвых или, по позднейшему представлению, кару мстящих за них богов.

Очевидно, что душа будет иметь после смерти такие же потребности, как и при жизни, потому что, покидая тело, она не изменяется. Итак, ей нужно прежде всего жилище, в ко­тором она могла бы найти покой, т.е. могила. Поэтому мысль остаться непогребенным, „сделаться добычей собак и хищных птиц", была для грека так же невыносима, как для средневекового христианина — мысль о муках ада. Затем это жилище надо снабдить всем, что было мило и дорого мертвому на земле: одеждами и оружием, которые он носил при жизни, утварью, которою он пользовался здесь [68] Извест­но, к каким чудовищным обычаям ведет это представление, обычаям, господствовавшим в первобытное время, а у вар­варских народов господствующим и теперь; известно, что и у индогерманцев жена следовала за мужем в могилу и что при погребении приносили в жертву рабов, чтобы они слу­жили душе господина в загробном мире. Следы этого обы­чая сохраняются еще в мифах и обрядах гомеровской эпохи. Так, Эвадна бросается на костер, на котором горит труп ее мужа Капанея. Но в гомеровское время этот обычай уже был оставлен. Однако при погребении своего друга Патрокла Ахилл убивает двенадцать троянских пленников и, кроме того, четыре лошади, двух собак и множество быков и овец, и все это сжигает на костре вместе с трупом.

68

Где трупы сжигаются, как в Ионии в гомеровское время, там эти предметы сжигаются на костре вместе с покойником, и их пепел кладется в могилу.

Смягченной формой этих древних человеческих жерт­воприношений являются кровавые битвы в честь мертвых, устраивавшиеся при погребении. В Италии из этого обычая развились, как известно, гладиаторские игры, в Греции же он рано вышел из употребления. Его заменили гимнастические состязания, без которых в гомеровское время не обходилось ни одно большое погребение; впрочем, на похоронах Пат­рокла сражаются еще и острым оружием.

Труп хоронили первоначально не сжигая; в эпоху ми­кенской культуры и в период дипилона этот обычай был господствующим в европейской Греции. При этом труп бальзамировали или клали в мед, чтобы предохранить от разложения. Отсюда, может быть, произошел упоминаемый у Гомера обычай ставить на костер кувшины с жиром и ме­дом. Дело в том, что в азиатской Греции, по крайней мере в Ионии, в гомеровскую эпоху перешли уже к сжиганию тру­пов, которое в эпосе является единственным способом по­гребения. Позже в Греции практиковались без различия оба способа.

Но душа умершего нуждается не только в жилье: ей нужна также и пища; доставление последней и было перво­начальной целью культа мертвых. Поэтому между жертвами, которые приносили покойному, главное место занимали съе­стные припасы; на могиле убивали животное, кровь вылива­ли на землю, а мясо зарывали. Еще в „Одиссее" рассказыва­ется о том, как мертвый пьет кровь жертвенных животных и как благодаря этому к нему снова на короткое время воз­вращается сознание. Когда позже это грубое верование, по которому покойник нуждается в пище, уступило место более чистому представлению, жертвоприношения в честь мерт­вых все-таки сохранились, приняв символический характер. Они составляли священный долг для живых, и так как культ мертвых был тесно связан с могилой, то последняя была для грека святыней в гораздо более высоком смысле, чем для нас могилы наших родных и друзей. Грек сражался столько же за могилы предков, сколько за свое имущество и храмы бо­гов; и это чувство долго продолжало жить еще и в классиче­ский период.