Греческая история, том 1. Кончая софистическим движением и Пелопоннесской войной

Белох Юлиус

На развитие греческой промышленности особенно силь­ное влияние имела соседняя Лидия. Получаемые отсюда произведения промышленности уже в VI веке пользовались большой славой на островах и в европейской Греции. От своих лидийских соседей ионийцы переняли обычай носить пурпурные одеяния и богатые золотые украшения в волосах и на руках. Но и в самой Ионии уже рано научились красить в пурпурный цвет и стали подражать художественным ли­дийским тканям. Центром этого производства сделался Милет, узорные ткани которого в VI веке господствовали на всех рынках, вплоть до далекой Италии. Металлургия также достигла в Ионии значительного развития; именно отсюда исходили важнейшие технические успехи в этой области. Так, около начала VI века Главк из Хиоса открыл способ па­ять железо, а спустя короткое время самосские мастера Рек и Феодор ввели в Греции литейное искусство.

Второе средоточие греческой промышленности находи­лось в метрополии, на берегах Эврипа и Истма. Металличе­ское производство процветало в Халкиде — городе рудни­ков, а также в Коринфе и соседних Сикионе, Аргосе, Эгине, Афинах. В области ткацкой промышленности

видное место занимала Мегара; позже она приписывала себе изобретение валяния сукна. Гончарное искусство достигло особенного развития в Коринфе, который в продолжение VII и VI веков снабжал своими глиняными изделиями весь греческий запад, а также в Афинах, где существовал даже отдельный гончар­ный квартал, Керамейк, который с течением времени сде­лался торговым и политическим центром города.

Правда, произведения греческой промышленности VII века были отчасти еще очень несовершенны в сравнении с восточными изделиями. Однако в предметах, предназна­ченных для употребления массы, это не имело большого значения. И чем более крепла греческая промышленность, чем теснее становились сношения между Грецией и Восто­ком, тем более должны были исчезать эти технические несо­вершенства. Вместе с тем, в противоположность условным формам восточной промышленности, все более обнаружива­лась наклонность греков к изучению природы. Благодаря этим условиям произведения финикийской индустрии по­степенно исчезали с греческих рынков. Только относительно некоторых специальных товаров, как благовонные мази, стеклянные вещи и т.п. Восток по-прежнему пользовался монополией; точно так же продолжали находить сбыт в Гре­ции восточные ткани, в особенности ковры. Но в общем эл­линский мир в течение VI века освободился от зависимости, в которой он находился по отношению к восточной про­мышленности, и получил возможность на будущее время сам удовлетворять своим потребностям.

Об руку с укреплением промышленности шло и разви­тие морской торговли греков. Хотя финикийские купцы и не исчезли еще с Эгейского моря, но, по крайней мере, сноше­ния между отдельными частями греческого мира находились теперь главным образом в руках греков, и уже в VII веке греки начали посещать даже восточные рынки. С тех пор, как Псамметих I с помощью греческих наемников сделался единовластным правителем Египта, Греция завязала ожив­ленные торговые сношения с долиной Нила, и в Навкратисе возникла греческая колония (выше, с. 189). Точно так же гре­ки посещали и финикийские порты; греческие наемники и в Вавилонии, как в Египте, вступали в военную службу. О том, как на далеком западе, у Геракловых столбов, открылся для греческой торговли Тартес, страна серебряных рудни­ков, была речь выше (с. 182). И если эти сношения продол­жались сравнительно лишь короткое время, то благодаря Массалии и основанным ею колониям греки все же удержа­ли в своих руках сношения со страной кельтов и северо­восточной Испанией. В Лациуме и Этрурии финикийцы дол­го соперничали с греками, но под конец VI века должны бы­ли уступить им поле деятельности. Наконец, Адриатическое и Черное моря с обширными областями, которые прилегают к ним, сделались, начиная с VII века, исключительным дос­тоянием греческой торговли.

Несмотря на все эти успехи, морское дело развивалось лишь очень медленно. Полузакрытые пятидесятивесельные суда, упоминаемые еще в „Илиаде", оставались во всеобщем употреблении до Персидских войн; ограничились только тем, что переднюю часть их снабдили медной шпорой, бла­годаря чему в морской битве кораблем можно было пользо­ваться как оружием. Такого рода корабли впервые появля­ются на так называемых вазах дипилона при переходе из VIII в VII век, т.е. в то время, когда греки стали совершать правильные рейсы в Ионическое и Черное моря. Хотя уже в гомеровском „Списке кораблей" упоминаются и большие корабли, о 120 веслах, но в эту эпоху ими редко пользова­лись. Из других усовершенствований в области корабле­строения нужно упомянуть еще разве об изобретении якоря, которое относится, вероятно, к VII веку. Таким образом, гре­ческие моряки по-прежнему выходили в море только в самое лучшее время года и при совершенно тихой погоде, да и то­гда держались как можно ближе к берегу. По словам автора „Трудов и Дней" (VII век), плавание по морю возможно, собственно, только поздним летом, приблизительно с сере­дины или конца августа, как только на Эгейском море пре­кращаются северные ветры, до первых осенних дождей. Правда, можно еще пуститься в море весной, лишь только зазеленеют верхушки дерев; но путешествие об эту пору по­эт считает безумным риском, от которого он настойчиво предостерегает. В течение следующего века греки сделались несколько предприимчивее; но и теперь еще мореплавание прекращалось на всю зиму, и в это время колонии остава­лись совершенно отрезанными от метрополии.

Тем сильнее было стремление к тому, чтобы по возмож­ности устранить препятствия для морских сношений. Ко­ринфяне в VI веке прорыли перешеек, соединяющий полу­остров Левкаду с материком, благодаря чему значительно сократился путь к Амбракийскому заливу, в Керкиру и во­обще на запад. Периандр, по преданию, намеревался даже прорыть канал через Коринфский перешеек, но при техниче­ских средствах того времени это предприятие оказалось, ко­нечно, невыполнимым. Поэтому удовольствовались по­стройкой деревянного волока, по которому суда перетаски­вались из одного моря в другое. Позже Ксеркс велел про­рыть перешеек Афонского полуострова вблизи Аканфа; но это сооружение должно было служить только военным це­лям и после изгнания персов из Европы пришло в упадок.

По мере развития морских сношений сухопутная тор­говля, при географических свойствах греческой страны, должна была отступать на задний план. В самом деле, на всем греческом полуострове, исключая

Аркадию и области вокруг Пинда, нет ни одного пункта, который отстоял бы от морского берега больше чем на расстояние дневного перехо­да, а колонии почти все лежали у самого моря или, по край­ней мере, очень близко к нему. Поэтому искусство построй­ки дорог у греков недалеко ушло от той степени развития, какой оно достигло уже в микено-гомеровское время. Через горные ущелья обыкновенно вели узкие тропинки, а где и были устроены проезжие дороги, они служили не столько потребностям торговли, сколько той цели, чтобы сделать удобным сообщение между большими городами и выдаю­щимися святынями. Такой характер носили священные до­роги из Афин в Элевсин и из Элиды в Олимпию, а также широкая дорога для процессии из Афин через Фивы в Дельфы. Только немногие области, как Аттика, Арголида, Лако­ния, обладали развитой сетью дорог. При этом обыкновенно в скалистой почве высекались колеи для колес, а в опреде­ленных местах — двойные колеи для разъезда. Сухопутные путешествия грек совершал обыкновенно пешком или брал с собой вьючное животное; даже важные известия еще в V веке обыкновенно отправлялись через курьеров, которые, впрочем, действительно делали чудеса. Так, скороход Фидиппид, по преданию, принес в два дня из Афин в Спарту известие о высадке мидян при Марафоне; а о платейце Эвхиде рассказывают, что он в один день прошел путь в 70 км, из Платеи в Дельфы и обратно — подвиг, за который он, правда, поплатился жизнью.

Греческая торговля сосредоточилась, конечно, в тех же самых местах, с которыми мы уже познакомились как с цен­трами промышленной деятельности. На первом плане и здесь стоит Иония, и в особенности западное побережье Ма­лой Азии. Из двенадцати городов, имевших в Навкратисе свои фактории, половина принадлежала Ионии: Милет, Са­мос, Хиос, Теос, Фокея, Клазомены. Остальные были: эо­лийская Митилена и Галикарнас, Книд, Родос, Фаселис — из малоазиатской Дориды, и из европейской Греции — одна только Эгина. Из Пропонтиды и Черного моря большая часть товаров также шла в Ионию, метрополию почти всех тамошних колоний. Милет поддерживал, кроме того, очень оживленные торговые сношения с Италией, особенно с Сибарисом, тогда как Фокея и Самос сделались центрами сно­шения с далеким западом, Тартесом и страной кельтов. На­конец, благодаря своему положению ионийские города дер­жали в своих руках торговлю между Эгейским морем и цен­тральной частью Малой Азии.

В восточной части Эгейского моря небольшой остров Эгина первый приобрел важное значение в морской торгов­ле. По преданию, здесь было изобретено кораблестроение; во всяком случае жители Эгины принадлежали к наиболее опытным греческим морякам. Соответственно своему поло­жению, Эгина была посредницей главным образом в сноше­ниях греческого полуострова с Востоком; она была единст­венным государством метрополии, имеющим в Навкратисе колонию. В связи с этим стоит то обстоятельство, что Эгина, собственно говоря, не принимала никакого участия в коло­низации; страны, с которыми она вела торговлю, или были уже заселены греками, или принадлежали великим восточ­ным державам, которые не позволили бы устроить на их земле греческую колонию. Поэтому уже в VII веке у Эгины явились опасные соперники в лице колониальных госу­дарств Халкиды и Коринфа. Отсюда исходила колонизация запада, и поэтому здесь сосредоточивалась торговля с побе­режьями Ионического, Адриатического и Тирренского мо­рей, для которой Коринф и помимо того представлял естест­венный рынок. В этих сношениях принимала деятельное участие также соседняя с Халкидой Эретрия. Напротив, Афины сравнительно поздно вступили в число значительных торговых центров; развитие торговли наступило здесь глав­ным образом лишь как следствие политического положения, которое государство заняло в эпоху Писистратидов.

Эти центры промышленности и торговли, где представ­лялось столько случаев найти заработок, должны были силь­но привлекать к себе население областей. Вокруг древних кремлей возникали промышленные предместья, и приходи­лось расширять кольцо, образуемое городскими стенами [75] То, что некогда было городом, становилось теперь Акропо­лем; если Афинская крепость еще в классическую эпоху на­зывается „городом" {полисом), то это лишь остаток старины. Древние центры греческой культуры, расположенные в глу­бине страны, как, например, Микены „с широкими улицами" или „минийский" Орхомен, отошли теперь на задний план сравнительно с приморскими промышленными городами, и если Спарта и Фивы сохранили свое значение, то только благодаря тому, что они сумели своевременно распростра­нить свою власть на более широкую территорию. Самым большим городом, по крайней мере в азиатской Греции, но, вероятно, и во всем греческом мире, оставался до Персид­ских войн Милет, между тем как в метрополии первое место занимал Коринф, а среди западных колоний — Сибарис, бо­гатство и роскошь которого вошли в пословицу. Мы не должны, однако, к городам этой эпохи прикладывать мас­штаб позднейших периодов, хотя бы даже V века. В самом деле, как ни были велики успехи, которых достигла Греция с гомеровской эпохи, все-таки ее торговля и промышленность, рассматриваемые безотносительно, и теперь еще находились в младенческом состоянии, и экономические условия еще не допускали образования крупного городского населения. На­пример, Коринф при Периандре насчитывал, вероятно, не более 20—25 тыс. жителей, а население Афин еще в конце господства Писистратидов едва ли превышало эту цифру.

75

Совершенно аналогичное явление представляет развитие итальян­ских городов, начиная приблизительно с X до XI века, т.е. в эпоху, кото­рая вообще во многих отношениях напоминает изображаемый здесь пери­од.