Греческая история, том 1. Кончая софистическим движением и Пелопоннесской войной

Белох Юлиус

Пьяница грузный! По виду собака, олень по отваге!

Ты никогда не дерзал в своем сердце ни в бой, ополчившись,

Вместе с народом идти, ни спрятаться в тайной засаде

Вместе с вождями ахейцев, — тебе это смертью казалось.

Царь — пожиратель народа, над трусами царствовать годный!

Ибо иначе, Атрид, ты б в последние нынче был дерзок [83]

Таким образом, уничтожение царской власти было толь­ко вопросом времени.

Как и естественно, республиканское движение началось в тех частях греческого мира, которые достигли наиболее высокого экономического развития. В малоазиатских коло­ниях царская власть была уничтожена в течение VII века, а отчасти, может быть, еще в VIII веке. Приблизительно в это же время монархия была отменена в Аттике и в городах на Истме и, вероятно, также в Беотии и на Эвбее [84] Что касается сицилийских и италийских колоний, то здесь, исключая ле­гендарного царя Сиракуз, мы находим царскую власть толь­ко в лакедемонской колонии Таренте, где она удержалась до начала V века. На Крите также существовала царская власть, по крайней мере до конца VII века; точно так же и на сосед­нем острове Фера в это время, по-видимому, еще держался монархический образ правления, так как основанная около 630 г. выходцами с этого острова Кирена управлялась царя­ми до середины V в. В земледельческих областях Пелопон­неса,

как, например, в Аркадии и Писатиде, царская власть удержалась до конца VII или начала VI века (см. выше, с.249 и след.), а в Аргосе монархия пала только в эпоху Персид­ских войн. В Спарте уже в VIII веке, или еще раньше, со­стоялось соглашение между аристократией и царской вла­стью; рядом с древней династией Агиадов во главе города поставлен был на равных с ней правах род Эврипонтидов [85] , так что главы обеих фамилий одновременно носили царское звание. Неизбежное соперничество между обеими дина­стиями служило гарантией против превышений власти, и это обстоятельство было одной из главных причин того, что царская власть удержалась здесь в своей двойственной фор­ме до конца III века. В отдаленных и сильно отставших в культурном отношении частях греческого мира древняя на­следственная монархия также отчасти сохранилась до позд­него времени; так, например, у агрейцев в Этоли, у молоссов и афаманцев в Эпире, в Македонии и в городах на Кипре.

83

Илиада. I. 225—332. (Илиада Гомера /пер. Н.М.Минского. ., 1896.

С.7).

84

Достоверных известий об этих событиях нет, да и не может быть; предания, относящие падение царской власти (например, в Афинах) к древнейшим временам, лишены всякого исторического значения. Ничего не доказывают и списки должностных лиц, — с одной стороны, потому, что магистраты-эпонимы могли существовать и при монархии, с другой стороны — так как царская власть могла быть уничтожена раньше, чем начато ведение дошедших до нас списков. Terminus post quem (самая поздняя граница во времени) представляют гомеровские эпопеи, которые еще необходимо предполагают существование царской власти; terminus ante quem (самая ранняя граница во времени) — появление первых тира­нов в VII веке, а для Афин — законодательства Дракона и Солона и килоновское восстание.

85

Поэтому род Эврипонтидов считался более молодым и пользовался меньшим почетом.

Сколько можно судить, первые попытки не были на­правлены против царской власти как таковой, а имели целью только замещение царствующей династии другою. В таком смысле „Одиссея" представляет отношение женихов к Теле­маху; и то же самое, как мы видели, произошло, вероятно, в Спарте. Если такая попытка удавалась, то она наносила тя­желый удар существованию монархии, потому что новая династия была лишена той крепкой опоры, какую представ­ляет только законное престолонаследие. В большинстве слу­чаев, однако, упразднение царской власти достигалось не путем революции, а посредством мирных реформ. Начина­лось с того, что в помощь царям давали выборных чиновни­ков; ближайшим поводом к этому служило расширение го­сударственных функций, обусловленное в VII, а отчасти, может быть, уже в VIII веке экономическим прогрессом на­ции. Так, в Спарте была учреждена должность эфоров, пер­воначальное назначение которых состояло в том, чтобы по­могать царям в гражданском судопроизводстве; в Афинах учреждены были, для замещения царя в гражданском управ­лении, должность архонта, а в начальствовании на войне — должность военачальника (полемарха). Власть царя в уго­ловном судопроизводстве также все более ограничивалась советом старейшин. Уже в сцене суда, изображенной на щи­те Ахилла у Гомера, речь идет только о геронтах; в Спарте уголовное судопроизводство также находилось в руках герусии, и хотя цари принимали участие и пользовались правом голоса в этой коллегии, однако их компетенция ни в каком отношении не была выше компетенции всякого другого чле­на. В Афинах коллегия эфетов, вероятно, уже рано забрала в свои руки уголовное судопроизводство, предоставив царю только председательство, которое и впоследствии принад­лежало выборным царям. Таким образом, в большинстве го­сударств деятельность царя была постепенно сведена к ис­полнению связанных с его саном жреческих обязанностей, пока, наконец, и последние не были возложены на выборных должностных лиц. Там, где царский род численностью и бо­гатством превосходил все остальные аристократические фа­милии, управление государством переходило ко всему этому роду таким образом, что все должности замещались членами его. Так, Бакхиады даже после упразднения царской власти правили Коринфом, Пенфелеиды — Митиленой, Басилеиды — Эфесом, Алевады — многими городами Фессалии; еще во время Пелопоннесской войны существовал подобный образ правления у хаонян в Эпире. Но в громадном большинстве греческих государств царским фамилиям не удалось удер­жать в своих руках власть; здесь монархия была упразднена в интересах всего сословия благородных.

В остальном прежнее государственное устройство с уп­разднением царской власти не потерпело существенных из­менений. Совет продолжал существовать, но его значение должно было возрасти, так как он имел теперь дело не с ца­рем, правящим по праву наследия и пожизненно, а с долж­ностными лицами, избираемыми на определенный срок — обыкновенно на год — и обязанными отдавать отчет в своей деятельности. Разделение обязанностей, которому было по­ложено начало еще во время царей и которое теперь про­должалось, также должно было содействовать ослаблению власти должностных лиц. Вскоре затем стали заменять от­дельных должностных лиц коллегиями, каковы например, пять эфоров в Спарте [86] , или назначать такие коллегии им в помощь. Так, в Афинах, наряду с архонтом, полемархом и заменившим наследственного царя выборным царем, учреж­дена была для судопроизводства коллегия из шести фесмофетов. В союзных государствах, как, например, в Беотии, высшее правительственное учреждение составлялось, есте­ственно, из известного числа равноправных членов, изби­раемых отдельными государствами.

86

Что первоначально был только один эфор, доказывается, по-види­мому, тем обстоятельством, что и впоследствии год обозначался именем одного только члена коллегии.

Но общий характер государственного устройства был теперь совершенно иной, чем в царский период. Царь в сво­их собственных интересах должен был оказывать всем час­тям населения одинаковое покровительство; как раз посто­янно возраставшее могущество знати побуждало царей ис­кать поддержки у простого народа. Сословие, достигшее господства в государстве, редко заботится о чем-нибудь дру­гом, кроме своей временной выгоды; и греческая аристокра­тия того времени, „добрые" и „славные" господа, как они себя называли, не составляли исключения из этого правила. Уже в последние времена царского периода значение На­родного собрания было довольно ничтожно (см. выше, с.116 и след.); теперь же оно окончательно потеряло свое влияние. Жреческие должности

и соединенные с ними крупные дохо­ды были монополизированы аристократией и сделались на­следственными в знатных фамилиях; точно так же знать за­брала в свои руки и судопроизводство, потому что только господствующий класс знал обычное право. При этом судьи бессовестно нарушали право в интересах своего сословия, и подкупы были в порядке вещей. Басня о соловье и ястребе, которую Гесиод применяет к отношениям между народом и знатью, верно рисует действительность. Мы видели выше (с.206), как беспощадно пользовались благородные своим экономическим превосходством для угнетения бедного класса, как им удалось в Фессалии низвести земледельческое население на степень крепостных и как Аттика перед ре­формами Солона была недалека от того, чтобы впасть в по­добное же состояние.

Прошедшее обыкновенно представляется нам в лучшем свете; неудивительно поэтому, что греческий народ огляды­вался на период царской власти как на золотое время, кото­рое теперь сменил железный век. Если дух гомеровского эпоса в IX и VIII веках был решительно монархический, то эпос Гесиода в VII веке не в меньшей степени проникнут антиаристократической тенденцией. По мере того, как бла­госостояние и образование распространялись и в низших слоях общества, все громче раздавались голоса, требовавшие реформ. Эта оппозиция была тем опаснее, что знать теперь все более теряла свое прежнее превосходство в военном отношении. Тогда как в гомеровское время участь сражений решалась почти исключительно передними рядами тяжело­вооруженных, в сравнении с которыми масса легковоору­женного и плохо дисциплинированного народа не имела почти никакого значения,— теперь успехи металлургии дали возможность и среднему классу приобретать себе металли­ческое вооружение. Это произвело совершенный переворот в тактике; с тех пор, как греческие государства получили возможность выставлять сотни и тысячи закованных в ме­талл воинов, способ сражения врассыпную, употреблявший­ся в героическое время, был оставлен, и тяжеловооруженные шли на врага сомкнутыми фалангами, которые действовали всею тяжестью своей массы. Против этой железной стены боевая колесница оказывалась бесполезной; она вышла из употребления, и ею пользовались еще только для состяза­ний. Место воинов, сражавшихся на колесницах, заняла те­перь конница, которою, однако, на гористом греческом по­луострове можно было пользоваться только в очень ограни­ченных размерах, вследствие чего она в древнейшее время имела значение только в Фессалии, Беотии и Эвбее. Таким образом, господствующее влияние в Греции должно было перейти к среднему сословию.

Первое требование, предъявленное правящей аристо­кратии, касалось кодификации господствующего права, шаткость которого составляла в то время самое вопиющее зло во всем государственном строе. Реформа в этой области была тем более необходима, что государство именно в ту эпоху начало отнимать у родов древнее право кровной мести и передавать уголовные преступления публичным судам, а несколько позже — и приводить в исполнение приговоры через посредство собственных должностных лиц. Родствен­ники убитого сохраняли только право и обязанность под­держивать обвинение. Благодаря этой реформе в руках судей сосредоточилась такая страшная власть, что даже в интере­сах самого господствующего сословия чувствовалась необ­ходимость ограничить судопроизводство точно формулиро­ванными законодательными постановлениями. Все более распространявшееся знакомство с письменностью дало воз­можность собрать в один свод правовые нормы, освященные обычаем или законодательными актами, и таким образом охранить их от искажений и довести до сведения всех.

Греки, как и все вообще индогерманцы, издревле смот­рели на право как на божеское постановление и главным на­значением богов считали именно охрану правового порядка. Поэтому позднейшие поколения видели в древних законода­тельствах откровения богов. Критяне приписывали свои за­коны Миносу, и когда последний из бога был обращен в ге­роя, то думали, что он получил свои законы от Зевса. Лаке­демоняне считали свои законы откровением бога света; Тиртей полагал, что они исходят из Дельф, тогда как в представ­лении позднейшего времени бог превратился в героя Ликурга („носителя света"), который получил от Дельфийского оракула только санкцию своего законодательства. Таким же образом и италийские локрийцы верили, что автором их за­конодательства был Залевк, „ярко блистающий"

Подобные предания показывают нам, что кодификация права в этих областях, насколько она вообще имела место, ограничилась главным образом записыванием господство­вавшего обычного права. Но именно тот факт, что мифиче­ские законодатели Крита, Спарты и Локр превратились во мнении народа из богов в людей, достаточно характеризует глубокую перемену, которая приблизительно в VII веке про­изошла в правовых понятиях греков. Положительные зако­ны, господствовавшие в отдельных государствах, были при­знаны теперь человеческими постановлениями. На место установленного по откровению богов правового порядка (фемис) гомеровского времени является теперь закон (фемос, номос) — понятие, еще чуждое эпосу. А постановление человека может быть отменено другим человеческим поста­новлением. При таком воззрении начертание существовав­ших законов оказалось в значительной степени реформою этих самых законов, о виновниках которой долго сохраня­лась память в потомстве.

К древнейшим из этих законодательств принадлежит кодификация аттического права Драконом около конца VII века. За нею, спустя несколько десятков лет, последовала обширная законодательная реформа Солона (594 г.). Еще к VII веку, до начала господства Кипселидов и, следовательно, может быть, также до Дракона, относится законодательство Фейдона в Коринфе. Филолай, по преданию, также корин­фянин, стал законодателем беотийских Фив. Около того же времени Харонд дал законы Катане, в Сицилии; это законо­дательство было введено и в остальных халкидских колони­ях запада и, измененное соответственно требованиям време­ни, даже еще в Фуриях, основанных в 445 г. Сиракузский законодатель Диокл также, вероятно, жил в этом периоде. Около середины VI века Питтак преобразовал законы Митилены. То же самое происходило, вероятно, во всем грече­ском мире, поскольку он вообще принимал участие в духов­ной жизни того времени.

Древнее право обращало внимание только на внешний состав наказуемого деяния; теперь стали принимать в расчет и внутреннюю сторону преступления. Уже законы Дракона делали различие между убийством умышленным и непред­намеренным; тогда как искуплением за первое должна была служить кровь виновного, — непреднамеренного убийцу постигало только изгнание, из которого он мог вернуться, если ему удавалось умилостивить родственников убитого. К телесным повреждениям применялся принцип возмездия: кто выколол у другого глаз, — постановлял Харонд — тот должен сам лишиться глаза. За кражу Дракон установил смертную казнь безотносительно к ценности вещи. Позже Солон ввел различие между крупной и мелкой кражей; для первой оставлено было наказание смертью, вторая каралась денежным штрафом в двойном, а в известных случаях — даже в удесятеренном размере стоимости украденной вещи. Вообще законодательства этого времени признают, наряду со смертной казнью и телесным изуродованием или наказа­нием, только денежные пени или, для неграждан продажу в рабство, а для граждан, кроме того, атимию, т.е. лишение гражданских прав, которое применялось, например, в том случае, когда виновный не был в состоянии уплатить денеж­ный штраф. Тюрьма служила только для предварительного заключения или для заключения за долги. Наконец, сущест­венное влияние на высоту наказания имело то, совершено ли преступление против гражданина или против негражданина; в последнем случае приговор был гораздо мягче.