Грех у двери (Петербург)
Шрифт:
Дочитав письмо, государь его неторопливо расправил и придавил пресс-папье: тюленем на льдине из аквамарина.
— А теперь расскажите мне, Адашев, — раздался его спокойный, приятно-тихий голос, — как вы нашли германского императора?
Царь закурил свежую папиросу и учтиво пододвинул флигель-адъютанту пепельницу.
Адашев доложил, что на приёме император сказал ему всего несколько слов. Справлялся главным образом о здоровье её величества.
Безоблачные голубые вюртембергские глаза государя чуть дрогнули. Ему было неприятно, что об его семейном горе, видимо, открыто говорят. Он захотел будто что-то спросить или сказать, но промолчал и ограничился только привычным жестом: провёл ладонью по бороде.
Адашев почувствовал, что сделал придворную неловкость.
Он продолжал свой доклад. За обедом император посадил его рядом с собой, но говорил всё время
— Мох? — повторил государь и усмехнулся. — Какой он всегда фокусник… Я помню в Ревеле [168] … Его яхта отошла уже от «Штандарта». Вдруг — флажки, сигнализирует. Читаем: «Адмирал Атлантического океана шлёт дружеский привет адмиралу Тихого океана…» Я и приказал поднять ему просто: «Счастливого пути». [169]
168
Ревель — официальное название города Таллинна в 1219–1917 гг.
169
Обмен сигналами между Вильгельмом и Николаем во время морских манёвров русского флота в 1902 году. Сигнал, поднятый Вильгельмом, лишний раз подчёркивал стремление германского кайзера склонить Россию к её «священной миссии» в Азии и тем самым свести на нет русское влияние в Европе. По свидетельству генерал-лейтенанта А. А. Мосолова, начальника канцелярии Министерства императорского двора, Николай, прочитав дешифровку немецкого сигнала, сказал адмиралу Нилову: «Его надо просто связать, как сумасшедшего» (Мосолов А. При дворе последнего императора. — СПб., 1992. С. 203).
В дверь постучали. Она отворилась. Вошла жизнерадостная оскаленная англичанка-бонна, ведя за ручку принаряженного разрумянившегося цесаревича. Ребёнок возвращался с прогулки.
Увидев сына, государь сразу просиял и оживился.
Он поднял ребёнка и посадил перед собой на письменный стол.
Бойкий большеглазый цесаревич с любопытством стал осматриваться. Его внимание тотчас же привлёк тюлень на льдине.
— My darling little boy [170] , — нежно проговорил государь, наклоняясь к ребёнку; глаза его словно озарились изнутри.
170
Дорогой мой мальчик (англ.).
— Dad-dy… dad-dy [171] , — пролепетал цесаревич с неосмысленными интонациями маленького существа, уловившего пока звуки всего лишь нескольких слов.
Неожиданно, с детской отчаянной решительностью, он хлопнул ручонкой по голове тюленя. Тяжёлое пресс-папье покачнулось и опрокинулось. Малютка торжествующе вскрикнул и, задорно выдернув письмо германского императора, швырнул его на пол.
— You naughty baby! [172] — заволновалась англичанка.
171
Папа… папа (англ.).
172
Скверный шалунишка! (англ.).
Адашев подхватил листок на лету и подал государю.
Николай II вздрогнул. Случайная шалость бессознательного существа почудилась ему дурным предзнаменованием. Скоро, пожалуй, опять какая-нибудь новая революционная гнусность!..
Бороться постоянно с революцией он чувствовал себя подчас не в силах. «К чему? — приходило иногда в голову. — Ведь всё равно: чему быть, того не миновать. Не дать ли, в самом деле, власть Думе, чтоб скинуть с плеч ответственность?»
Ещё недавно, до рождения цесаревича, он даже начал будто свыкаться с этой мыслью. Но теперь: давно желанный сын, наследник данной свыше власти… Нет, покуда не подрастёт — нельзя! Упрекнёт когда-нибудь, потребует отчёта!.. Да и сейчас уже в беспомощном ребёнке иногда мерещится ему немой укор за недостаток самодержавной твёрдости… «Власть и ответственность помазанника Божия — неделимы», — поучал его когда-то искушённый правовед Победоносцев [173] .
173
Победоносцев
Государь виновато взглянул на сына. Всё внимание маленького цесаревича поглощал теперь Адашев.
Его парадный кафтан с пёстрыми орденами и блестящим серебряным прикладом, видимо, пришёлся по вкусу ребёнку. Он потянулся к флигель-адъютанту, требуя, чтобы тот немедленно взял его на руки. Назначение женщин оставалось для него не совсем понятным, но что касается мужчин, сомнений не было: они должны его послушно забавлять…
«Неужели на моих глазах всё рухнет?» — внезапно подумал государь. Ему стало жутко… Он не за себя боялся — его ужасала мысль, какой опасностью грозит династическая катастрофа семье и сыну.
Царь стиснул зубы. Этому не бывать!.. Довольно! Уступки — не опора, а расшатывание престола. Никаких поблажек. Он им покажет!..
Ему так и представились сейчас же: ненавистный купчина-вольнодум Гучков [174] с квадратной челюстью и кошачья усмешка другого краснобая, ещё вреднее, — Милюкова [175] .
Государь по привычке аккуратно положил письмо императора под пресс-папье. Сообща, вдвоём, легче было бы дать отпор. Вильгельм уклоняется… Пускай! С ним он тоже посчитается когда-нибудь.
174
Гучков Александр Иванович (1862–1936), из купеческой семьи, в 1906 г. возглавил партию октябристов («Союз 17 октября»), в мае 1907 г. избран в Государственный совет; сторонник конституционной монархии.
175
Милюков Павел Николаевич (1859–1943) — политический деятель, историк, публицист. Один из организаторов партии кадетов, с 1907 г. председатель её ЦК, редактор кадетской газеты «Речь». После роспуска I Государственной думы — составитель Выборгского воззвания, призвавшего население к гражданскому неповиновению.
Цесаревич расшалился. Потрогав поочерёдно затейливые побрякушки на груди Адашева, его пухлая ручка потянулась выше. Маленький озорник провёл ладонью по колючей щёточке стриженых усов. От щекотки он и поморщился, и рассмеялся.
Государь сделал над собой усилие, чтобы улыбнуться Адашеву.
У Николая II никогда не было друзей. Он приближал к себе людей случайно и относился почти ко всем с неприкрытым равнодушием. Но именно к Адашеву он испытывал некоторую личную симпатию. Флигель-адъютант умел оставаться незаметным и никогда ни за кого не просил. Царю это нравилось: просьбы, особенно за других, его раздражали.
Наследник, обняв Адашева за шею, шаловливо принялся обнюхивать его проодеколоненную, свежевыбритую щёку.
Глядя на них в раздумье, государь нерешительно провёл опять ладонью по бороде… Вдруг, обернувшись к англичанке, молча кивнул ей, чтобы вышла. Взгляд его уставился на флигель-адъютанта с пытливой, тревожной пристальностью.
— Адашев, — напряжённо проговорил он после короткого молчания, и голос его дрогнул, — могу ли я рассчитывать на вашу преданность царю и родине?
Флигель-адъютант смутился от неожиданности.
— Мой дед, адмирал, убит под Севастополем, — ответил он сдержанно, — оба прадеда…
— Поклянитесь! — перебил государь особенным, несвойственным ему звенящим голосом. — Как офицер и дворянин поклянитесь мне и в чёрный день быть верным престолу и моему сыну.
Губы царя дрожали. Побелевший взгляд выражал горькую, неизбывную скорбь.
Волнение государя передалось Адашеву.
— Ваше величество… — почти непроизвольно вырвалось у него. — Клянусь и счастлив буду голову сложить.