Греховные радости
Шрифт:
— Господи, Чарльз, ну конечно же он не твой.
— Откуда ты знаешь?
— Ну, для начала, по времени я беременна немногим более месяца. Мы не особенно часто встречались с тобой после Пасхи. А она была два месяца тому назад. В то время я еще принимала таблетки.
— Очень уж все тютелька в тютельку.
— Что?
— Что едва только ты перестаешь принимать таблетки, как в тот же самый момент беременеешь от своего необычайно плодовитого мужа.
— Да, таблетки именно это и делают.
— Что делают?
— Повышают плодовитость.
— Вот как. Ну что ж, примите мои поздравления, леди Кейтерхэм.
— Да, испытываю.
— Не сомневаюсь.
— Чарльз, пожалуйста, не надо.
— Извини, если я тебя расстроил. Так что же из всего этого следует для нас?
— Мне страшно грустно, но все кончено.
— В самом деле?
— Да. Иного выхода нет.
— Ну конечно. Ты же не можешь приходить сюда с пузом, чтобы потрахаться, верно?
— Чарльз, прошу тебя!
— Извини, Вирджиния, но я не могу в данном случае проявить благородство и добровольно оставаться в тени. Меня это слишком выводит из себя. Я тебе и раньше говорил, что у меня такое чувство, будто меня просто используют. Теперь оно стало еще сильнее. Мое место — в прошлом. В твоей жизни я тебе больше не нужен.
— Ну, если хочешь, можешь считать и так.
— Знаешь, я тоже мог бы кое-что сказать насчет тебя и твоей беременности. Насчет того, что я об этом думаю. О том, откуда она взялась.
— Я знаю. Но, надеюсь, ты не станешь этого делать.
— Ты всегда знала, что не стану, разве не так?
— Я… д-да, пожалуй, так.
— Вирджиния, ты можешь посмотреть мне в глаза и сказать, что ты абсолютно уверена в том, что этот ребенок — не мой?
Она повернулась к нему, ее золотистые глаза смотрели ясно и решительно.
— Да, Чарльз, могу.
Он не поверил ей ни тогда, ни позже. Но потому, что любил ее, сделал вид, будто поверил.
Мысль заказать для ребенка крестильное платье была его. Он был совершенно уверен в том, что это его ребенок, и потому хотел заявить на него какие-то права. Не агрессивно, не так, чтобы все разрушить. Но тем не менее все-таки заявить.
Он посоветовался с сестрой, Фелицией. Чарльз рассказал ей все. Она была монахиней; вся их семья одновременно и гордилась ею, и сожалела о ее судьбе; она и сама тоже разрывалась между этими чувствами: между желанием выйти замуж, любить, иметь собственную семью и детей и по-прежнему принадлежать к тому же миру, в котором жили ее родители и братья; и чувством непреходящего внутреннего ликования оттого, что ей посчастливилось осуществить величайшую мечту католика — найти свое Призвание. Она приняла постриг в женском монастыре в Баллидегоге и теперь работала в одном из приютов лондонского Ист-Энда; это была высокая, очень красивая девушка, мягкая и добрая, наделенная мудростью и чувством юмора, много раз выручавшими всю их семью.
Сейчас она сидела в квартире в Фулхэме — квартире, жить в которой Чарльзу было теперь невыносимо: казалось, здесь до сих пор звучат страстные, жаркие стоны и вскрики Вирджинии, — и внимательно слушала все, что рассказывал ей Чарльз.
— Так, значит, ты считаешь, что этот ребенок твой?
— Да. Я так считаю.
— Почему?
— Не могу тебе сказать. Сам не знаю. Я просто это чувствую. В ее браке есть что-то странное, неестественное. Она не хотела обсуждать эту тему, но что-то
— Как ты мог, Чарльз? Это был скверный поступок. Представляешь, что было бы с мамой, если бы она вас обнаружила?
— Не представляю, Фелиция. Но ведь она не обнаружила. Так или иначе, это были изумительные два дня, мы даже времени не замечали, столько занимались любовью, и она мне казалась тогда такой сосредоточенной на этом, поглощенной… ой, извини, Фелиция, я не должен был тебе этого говорить.
— Почему же нет?
— Ну, как-то это нехорошо.
— Потому что я монахиня? Чарльз, сколько раз я тебе говорила: мы, монахини, ушли из мирской жизни, однако это вовсе не значит, что мы полностью оторваны от нее и ничего о ней не знаем. Просто мы в нашем положении способны не судить эту жизнь, а смотреть на нее спокойнее и даже внимательнее; но мы хорошо знаем о ее существовании. Так что, пожалуйста, пусть тебя это не тревожит. Как я понимаю, ты хочешь сказать, что у тебя создалось тогда впечатление, что она стремилась как можно больше и чаще сношаться с тобой. И именно в тот период. Значит, не исключено, что она могла тогда попытаться зачать?
— Д-да… да, пожалуй. — Он был несколько поражен и даже смущен тем, что сестра так легко и быстро ухватила самую суть того, о чем он пытался сказать.
— Но, Чарльз, с чего бы ей этим заниматься? Она замужем, и очень удачно. Возможно, ей не очень нравится ее муж, несмотря на то что он такой обаятельный и покладистый, и поэтому она завела роман с тобой, но вряд ли это могло стать основанием для того, чтобы зачать ребенка, твоего ребенка, и притом намеренно. Разве не так?
— Так. Я это все понимаю. Я много раз сам обо всем этом думал и не могу найти никакого объяснения. Но мне кажется — даже больше, чем кажется, — что этот ребенок мой. Вся эта история, которую она изложила, насчет того, что прекратила принимать таблетки и сразу же забеременела от мужа, кажется мне слишком надуманной.
— Подожди, но ты не встречался с ней после Пасхи?
— Нет.
— Ну так вот.
— Но, Фелиция, сейчас ведь еще только июнь. Я не очень много знаю о беременности и особенностях женского организма, но почти до самого конца апреля она была в Нью-Йорке. Если она забеременела именно от мужа, то это должно было произойти всего лишь около месяца тому назад. Слишком недавно для того, чтобы уже чувствовать себя плохо или хотя бы быть просто уверенной.
— Женщины прекрасно чувствуют свое тело, Чарльз. Женщина все знает прежде, чем доктора и анализы смогут что-то подтвердить. Так или иначе, мне кажется, что если ты будешь продолжать заявлять свои права на этого ребенка, то заведомо ничего не добьешься, но многое можешь потерять.
— Я знаю. — Чарльз взглянул на сестру, и она увидела в его глазах огромную тоску. — Я и не собираюсь, даже и не мечтаю об этом. Просто, знаешь, мне это положение кажется в высшей степени прискорбным и неудовлетворительным, только и всего. И я скучаю по ней. Я очень по ней скучаю.
— Ты ее и правда любишь, да?
— Очень и очень сильно. Она такая красивая, нежная, грустная. Я понимаю, — добавил он с ноткой оправдания в голосе, — понимаю, что совершаю грех, но не жалею об этом. Должен был бы, но нет, нисколько не жалею.