Гремучий студень
Шрифт:
– Что прикажете искать?
– Любую зацепку, которая подскажет, где скрывается Бойчук. А потом грузите все улики в третьи сани, и стрелой в участок. А этого, – он кивнул на Огонька, связанного по рукам и ногам, – посадить в камеру и не давать спать. Пока не сломается.
– Да уж, это пытка, так пытка, – проворчал Кашкин. – На себе испытал…
– Дерзишь? – нахмурился Порох.
– Никак… нет! – городовой не удержался и зевнул. – Простите. Илья Петрович, но я уже на последнем пределе. Три ночи толком не спал, глаза слипаются, руки ватные… Потому и девицу не удержал. Дозвольте
– И с этими недотепами империю от бомбистов защищать? – вздохнул полковник. – Черт с тобой, Кашкин. Спи! Разбудишь его через полчаса, – бросил он унтер-офицеру, выходя из дома. – Сам-то не уснешь?
– Никак нет!
Но когда полковник вышел за порог, жандарм тоже зевнул.
ХХХ
Лукерья уснула в санях, заботливо укрытая шинелями. Жандарм старался не стонать и почти не скрипел зубами, хотя девица положила голову именно на то его плечо, которое пробила пуля. В больнице раненые настояли, чтобы доктор в первую очередь осмотрел г-жу Меркульеву.
Она не возражала.
Она так и не вынырнула из тягучей полудремы – ходила, говорила, улыбалась, почти не осознавая этого, как лунатик. Лишь когда царапину на лбу смазали йодом, Лукерья ойкнула и ненадолго пробудилась. Но в санях, скользящих по утреннему снежку к Пречистенке, журналистка снова провалилась в сон. Вознице пришлось потрясти ее за плечо:
– Приехали, вот десятый дом.
Она постояла несколько минут на улице, вдыхая морозный воздух, чтобы окончательно прогнать сон. Потом распахнула дверь, шагнула в общий коридор и прикусила губы, чтобы не закричать.
В простенке между двух дверей сидел Хруст.
Не может быть!
Бандит погиб в Хапиловке – бомба взорвалась, он пролетел через всю комнату, рухнул навзничь. Тот офицер потом сказал: «Мертвый, башка вся в крови». Откуда же здесь этот амбал? И как он успел появиться раньше нее?
Призрак, не иначе…
Она еле слышно выдохнула и попятилась на улицу. Доска под ногой пронзительно скрипнула и этот ужасный звук разбудил чудовище. Призрак поднял окровавленную голову. Тяжело поднялся, упираясь спиной в стену. Пошел к Лукерье, раскинув руки, будто радушный хозяин, возжелавший обнять гостью. И все это в полной тишине! Хруст не произнес ни слова, ни звука, отчего девушка все больше убеждалась, что перед ней привидение. Бесплотный дух. Эти огромные ручищи – лишь плод испуганного воображения. Просто дым, сквозь который можно проскользнуть в комнату Мармеладова.
Она рванулась вперед, но призрак сгреб ее в охапку, не позволяя вырваться. Журналистка услышала как стучит сердце под кумачовой рубахой – значит, живой. Как-то сумел воскреснуть и свою вторую жизнь решил начать с убийства. Подслушал адрес, по которому собралась ехать журналистка, подстерег…
Две огромных ладони сжали ее виски, пальцы больно вдавились в затылок. Хруст поднял девушку на целый фут, она болталась, словно платье на веревке. Громила надавил сильнее и зарычал:
– Вот и все, шалава.
Хриплый голос разогнал наваждение, Лукерья вытряхнула из рукава револьвер
– Пусти. Убью!
Тот скосил глаза:
– Что? Этой пукалкой? Да меня бомбы не берут.
Хруст хохотал, широко разевая рот. Луша сморщилась от водочного перегара, а потом, вспомнив наставления сыщика, сунула ствол вело-дога в гнилозубую пасть и нажала на тугой крючок.
Ничего себе!
Пистолетик махонький, а звук раскатился, как ей показалось, до самого Кремля. Все жильцы проснулись, топтались за тонкими дверками, прислушивались, шушукались, но никто не выглянул – мало ли, сколько еще патронов у стрелка. Выйти отважился лишь Мармеладов. Судя по мятому костюму, спал он одетым и проснулся еще до выстрела, разбуженный шумной возней в коридоре и громким смехом бомбиста. Сыщик чуть не споткнулся о мертвого амбала.
– Что случилось?
– М-мамочки мои! Я убила человека, – нервное напряжение схлынуло, девушка стояла возле трупа на коленях и рыдала. – Приставила дуло к его голове, спустила курок… И теперь он мертвый…
Мармеладов склонился к убитому и, прежде всего, убедился, что тот не дышит. Потом поднял вело-дог и положил в карман сюртука. Лишь после этого обернулся к Лукерье, которая продолжала причитать:
– Мамочки мои! Его жизнь только началась, а я взяла и выбросила ее…
– Это не имеет значения, – оборвал ее сыщик.
Он крепко обнял журналистку за плечи, но говорить старался спокойно, даже излишне сухо, подавляя бурю чувств, клокочущую внутри.
– Вело-дог придумали для того, чтобы отгонять собак. Если бы на вас кинулся бешеный пес, стали бы вы переживать, что пристрелили его?
– Но это же не пес, – всхлипнула Лукерья. – Че… Человек же…
– Только внешне, уверяю вас.
– Вы правда так ду… думаете?
– Ядрена морось! В коридоре обжимаются. Мало вам комнаты? – Серафима пришла из своей каморки под лестницей, на ходу оправляя юбку. – Стрелять-то было зачем? Хозяйка от бессонницы мучается, под утро заснула, а вы тут…
Служанка заметила мертвого бомбиста и осеклась.
– Это кто же его? Ты или… Она, что ль?
Сыщик кивнул.
– Ой, девчушка! Натерпелась, поди, страху-то, – захлопотала Серафима. – А ты чего застыл? В комнату неси, у нее ноги не пойдут. Я за водой сбегаю.
Сыщик подхватил Лукерью, донес до оттоманки, накрыл пледом и присел рядом, на краешек.
– А я ведь видела прежде, как его убивали. В Хапиловке, где бомбисты прятались, – она смотрела в потолок и говорила тихо, безжизненно. Потом вцепилась в руку сыщика и затараторила:
– Я должна пересказать вам все, что услышала!
– Это после успеется.
– Нет, немедленно!
Мармеладов слушал ее скороговорку, не перебивая, пока не пришла Серафима.
– Господи, да чего ты ее одетую-то уложил? – поразилась служанка. – Спишь в костюме, и барышню к тому же приучаешь? Эх, пентюх… Ей же дышать нечем, грудь пинджаком утянута! Все, отойди! Сама ее раздену. Ты пока снотворного накапай, я у хозяйки взяла.
Она протянула пузырек и стакан с водой. Сыщик шагнул к столу, а служанка принялась хлопотать над Лукерьей.