Гремящий порог
Шрифт:
— Коля, где сейчас твой отец? — спросила она. Он понял, Дто она хочет отвлечься хотя бы на минуту от того, что ее тяготит и в чем она еще не готова ему открыться, и стал рассказывать об отце, который сейчас далеко отсюда, в Таджикистане, работает на сооружении крупного оросительного канала. Отец у него замечательный человек — начальник экипажа большого шагающего экскаватора.
— …У нас на стройке нет ни одного такого экскаватора,— рассказывал он с гордостью за отца.— У этого экскаватора стрела семьдесят пять метров, и берет он сразу десять кубов грунта, целый вагон…
—
Он услышал, как дрогнул ее голос, и в растерянности оборвал свой рассказ.
— Брал?
— Конечно…
— Какой ты счастливый, Коля!.. А я… я, Коля, не помню… не помнила своего отца… Его взяли на войну, и он… пропал без вести. Так было написано да бумаге, которую получила мама… У нас осталась только карточка… Он в форме, с орденами, молодой, красивый… Карточка у нас висит на стене. Мама мне говорила всегда: «Помни, кто был твой отец». Я только по карточке помнила. Когда он приехал Домой в последний раз, я еще очень маленькая была… Потом, когда подросла и стала понимать, все ждала его… Все думала, настанет такой счастливый день, и он придет. Дети всегда ждут чего-нибудь радостного: праздника, елки, дня рождения… А я ждала, когда придет папа… А потом, когда еще подросла, поняла, что не придет… Никогда не придет…
Она замолчала и закрыла лицо руками. Николай тоже молчал, не умея найти слов, которые было нужно сказать ей сейчас. Он осторожно дотронулся до ее. руки. Она отняла руки от. лица и с каким-то лихорадочным волнением заговорила громче и быстрее:
— Поняла, что его нет в живых. И не то что смирилась, а притерпелась. Не у меня одной… Много таких… И вот, вчера, ты слышишь, Коля, вчера я узнала, что отец жив. А сегодня я увидела его… Он был в плену, а потом… десять лет был на Колыме. Он сменил имя. Не хотел позорить нас… Ну, что же ты молчишь, Коля?.. Ты считаешь, что он поступил правильно?
— Нет! — твердо ответил Николай.— Дети за отца не отвечают… За что его… наказали?
— Его судили за измену Родине. Но человек, который знал его, был вместе с ним на фронте, говорил мне, что отец не виновен. Я верю этому человеку, очень верю…
Она снова замолчала и ушла в себя. — Я тоже верю, Наташа,— тихо сказал Николай.
Но она словно не слышала его слов. Опустив глаза, она внимательно рассматривала полушубок, укрывший ее колени. Пола его отвернулась, и она, медленно шевеля пальцами, разбирала свалявшиеся пряди меха.
Николай смотрел на ее тонкие пальцы, и ему казалось, что неуверенные, робкие их движения очень точно передают то душевное смятение, в котором она находится.
— Я не хочу ничего от тебя скрывать, Коля. Я не решалась идти к тебе. Не перебивай меня, Коля. Я хочу все тебе высказать. Мне очень тяжело. И не только потому, что я не знаю, права ли я, когда верю в отца. Мне еще тяжелее оттого, что я верю… Тебе, наверно, трудно понять меня. Но ведь это страшно, Коля!.. Что мы оплакивали живого. Что он сам похоронил себя… Что он не мог жить, как все люди, а таился от самых близких… Прости, что говорю тебе об этом. Для тебя он чужой человек.
— Наташа, — с упреком произнес Николай, — ты даже
— Ты его знаешь, Коля… Бригадир взрывников… Черемных.
— Иван Васильевич! — вскричал Николай, и Наташа не могла остаться безучастной к неподдельной радости, прозвучавшей в его голосе.— Наташенька, милая, ну что же ты сразу не сказала? Это замечательный, отличный человек! Ты же знаешь, как уважают его в бригаде! Да все его уважают! И ты еще терзаешься какими-то сомнениями… Наташа! Пойдем сейчас навестим его!
— Нас не пустят, Коля. Уже поздно.
— Тогда завтра.
— А что мы скажем ему, если он спросит, почему мы пришли вместе? — с улыбкой спросила Наташа.
Вместо ответа Николай обнял ее. Она подняла к нему лицо, встретила его губы и прижалась к ним своими губами. Он целовал ее со страстью, вначале ошеломившей и даже испугавшей ее. Испуг сменился волнением, и с каждым мигом в этом волнении было все больше и больше неутолимой радости.
После жестоких морозов с середины марта погода круто переменилась. Днем с крыш била капель. На южных склонах проступили бурые пятна проталинок. Зима, ярившаяся в декабре, январе и феврале, словно израсходовала все ресурсы и готовилась капитулировать перед наступающей весной. Прогнозы метеостанций предсказывали дальнейшее резкое потепление.
Сроки, намеченные графиком, приходилось менять. Природа поторапливала.
Первоначально разработанным планом предусматривалось после сооружения ряжевой стенки сделать небольшую передышку: отремонтировать технику, создать аварийные запасы дробленого камня, дать отдых людям, еще раз уточнить все графики организации работ по перекрытию.
Неожиданно стремительное приближение весны опрокинуло все расчеты,
— Все верхним концом вниз,— ворчливо говорил Терентий Фомич.— Всегда ждешь весны как светлого праздника, а тут и весне не рад.
— Смотри в корень, Терентий Фомич,— возразил Набатов. — Весна правильно делает, что нас подпирает. Раньше начнем — раньше кончим. Не забывай, мы с тобой летом должны влезть в котлован и начать бетон.
Но и сам Набатов, хотя виду не подавал, был серьезно озабочен создавшейся обстановкой.
Раннее потепление грозило многими бедами. Начнут таять снега, вешние воды скатятся в русло, возрастет мощность потока, увеличатся скорости течения. Повысится уровень воды, может оторвать ледяное поле от берегов. Да и сам лед, прогретый солнечными лучами, потеряет прочность. И это опас нее всего: во время фронтального перекрытия на кромку льда выйдут одновременно десятки груженых машин… Старик прав: некстати заторопилась весна!
Выход один: не терять ни одного дня, ни одного часа. Это отлично понимали все собравшиеся в кабинете Набатова. Только Бирюков робко заикнулся: не лучше ли отложить фронтальное перекрытие? Но его никто не поддержал. Промолчал даже Калиновский.
Впрочем, у Евгения Адамовича были на то свои соображения. Он твердо решил больше не вмешиваться и никак не пытаться влиять на ход событий. Вскоре после поездки Набатова в Москву он тоже был в министерстве. Заместитель министра Майоров вызвал его к себе.