Грешница
Шрифт:
— Ну что же мне делать, говорите скорей? — настаивал Фернан.
— Вот что… мне нужно спасти одного моего родственника, — наконец выговорила она, как бы преодолевая себя…
— Глупенькая! — заметил, засмеявшись, Фернан. — Вам, верно, надо денег?
Она закрыла свое лицо руками и ничего не отвечала. Фернан протянул ей руку.
— Глупенькая! — повторил он. — И ты плачешь из-за таких пустяков? Из-за денег? Говори скорее, сколько тебе надо денег, чтобы спасти твоего родственника?
— Огромную сумму…
— Но какую же?
— Пятьдесят
Фернан так и расхохотался.
— Это такие пустяки! — сказал он. — Я дам тебе сейчас записку к своему банкиру…
— Нет, — прошептала она, — мне этого не нужно.
— Тебе не надо пятидесяти тысяч франков?
— Надо…
— Ну, так дай мне перо…
— Вы дали мне клятву не расспрашивать меня?..
— Я еще раз повторяю свою клятву.
— Ну, так слушайте же меня — — мне не надо записки на пятьдесят тысяч франков.
— А что же надо?
— Просто акцептировать на эту сумму векселей…
— Но…
— Я не могу вам больше ничего сказать… не спрашивайте меня, зачем это…
— Ну, где же твои векселя?
— Я сейчас принесу их… подождите меня здесь несколько минут, — сказала она и проворно выбежала из комнаты.
Она улыбнулась ему при этом так, что он потерял и последние остатки своего благоразумия.
Гостиная уже не была освещена так, как перед обедом, и только топившийся камин слабо освещал окружавшие предметы. Около камина сидел человек, закутанный в широкий плащ, в котором при полусвете, царствовавшем вокруг него, с трудом можно бы было узнать сэра Вильямса.
Тюркуаза положила ему на плечо руку, наклонилась к нему и шепнула:
— Дайте векселя, он теперь готов на все. Негодяй открыл свой бумажник и подал ей пять гербовых бумажек.
— Вот, — сказал он, — когда будут подписаны, ты принесешь мне их обратно.
— Хорошо… а потом?
— Черт возьми! Потом ты воротишься к нему, чтобы разыграть и остальную часть этой комедии.
— Скажите лучше, трагедии, — прошептала Тюркуаза дрожащим голосом.
— Ну, ну, — пробормотал подлый Андреа, — а ведь, право, будет очень интересно посмотреть на драку этих людей, которые будут резаться на ножах… Леон — Геркулес, и если только де Камбольх дал ему надлежащий урок, то он в десять минут убьет Фернана.
— Боже! — прошептала Тюркуаза. — Что же будет тогда со мною?
— Во-первых, ты — спрячешься в своей уборной.
— А потом… он тоже убьет меня!
— Нет, потому что к тебе скоро придут на помощь..
— Ну, а последствия этой истории?
— Тебя арестуют, конечно, будут допрашивать, а потом будет совершенно ясно для всех, что у тебя зарезались два человека из-за одной только ревности… вот и все. Репутация твоя — несколько пострадает, но тебя опять скоро выпустят, а вследствие этого ты попадешь в большую моду у всех ослов и сумасшедших.
— Ах! — прошептала Тюркуаза. — Это ужасно, и я положительно не хочу.
— Полно, не глупи… ты знаешь, что
Тюркуаза замолчала; она была убеждена, что сэр Вильямс убьет ее, если только она вздумает отказаться быть его сообщницей.
Она взяла векселя и вошла в будуар, где ждал ее Фернан.
Роше был пьян — вокруг него все вертелось, и хотя будуар был освещен только одной свечкой, но ему казалось, что их стоят десятки.
Впрочем, нужно здесь заметить, что в ожидании этой страшной драмы, подготовленной подлым Андреа, камин в будуаре не был затоплен, так что если бы пришлось задуть свечу, то вся комната осталась бы во мраке.
Тюркуаза положила перед Фернаном пять векселей, которые тот хотя и с большим трудом, но все-таки подписал.
Тогда Тюркуаза крепко пожала его руку и прошептала: «Благодарю тебя, мой милый друг, за того, кого ты спасаешь этим!»
Она взяла векселя, воротилась в гостиную и подала их сэру Вильямсу, который взял их и спокойно сложил.
— Хорошо, — заметил он, — теперь отправляйся, человек с ножом скоро придет.
Тюркуаза воротилась в будуар, а Андреа вынул бумажник, чтобы положить в него добытые векселя… но он вдруг задрожал, потому что ему послышалось сзади человеческое дыхание.
Он обернулся…
Потухавшее пламя бросало вокруг себя слабый свет; но тем не менее низкий негодяй заметил в двух шагах от себя неподвижную тень — а" наверху этой тени две блестящие точки, светившиеся во мраке, как глаза тигра.
Неужели в эту минуту к Фернану явился спаситель?
Вернемся назад.
Мы, вероятно, помним, что когда Тюркуаза уехала в Париж, то Рокамболь и Вантюр возвратились назад в харчевню.
— Черт побери! — ворчал импровизированный трактирщик. — Пусть меня лучше повесят, если я только хоть что-нибудь понимаю из всего этого.
Рокамболь расхохотался.
— Почтеннейший, — проговорил он, — человек никогда не может знать всего и всего понимать, но, пожалуй, я тебе объясню, почему этот болван, перед которым мы разыгрывали всю эту штуку, может слышать — но не может двигаться и говорить.
— Я не верю в колдунов, — заметил скептически трактирщик.
— Вы никогда не были в Америке, Вантюр? — спросил Рокамболь.
— Никогда.
— Очень жаль, иначе бы вы знали, что там живут дикие люди, обладающие многими весьма дельными познаниями как в медицине, так и в свойствах различных корней и трав.
Вот эти-то милые люди и продали мне тот серый порошок, который я всыпал вчера в бордо и который имеет свойство парализовать на известное время все чувства за исключением одного слуха.
— Так. А долго ли этот болван будет наслаждаться таким положением?
— До завтрашнего вечера.
— Ну, а завтра?
— Это уж мое дело.
— Что же мы-то будем делать до тех пор?
— Сначала поужинаем, а потом ляжем спать… Через несколько минут после этого они привели свой план в полное исполнение.