Грешник
Шрифт:
Белый мавзолей, на котрый он указал был массивным и безликим, идеально для проекции фильма.
— Какой фильм?
Коул подался вперед, выглядя осведомленным. Желание охватило меня.
— «Красавица и Чудовище».
Он ухмыльнулся. Это не был «Красавица и Чудовище» на самом деле.
Я прищурилась.
— Мне не нравится, когда ты зовешь меня чудовищем.
Усмешка Коула была такой замечательной, что это причиняло боль.
Леон вмешался:
— Ребята, может нам стоит
Как только Коул направился вперед вместе с Джереми, София повисла у меня на локте. Она зашептала:
— Ах, Изабел, он такой красивый.
Только из ее уст это прозвучало как «ужасный».
Впереди, парни нашли место без кучи высоких людей, закрывающих обзор. София расстелила одеяло и подала каждому сандвичи, что меня раздражало, но другие не знали, говорить ей или нет. Я смотрела, как она ест, очень медленно и тщательно, отрывая маленькие кусочки так, что она не сделала бы это неправильно, открыв рот. От этого мне хотелось пнуть что-то. Разве она не видела, что остальных не заботило, как она жевала? Как все они готовы были ее полюбить до того, как она протянула им сэндвичи?
Я ожидала (боялась?) увидеть там какой-то алкоголь, но, оказалось, что Джереми был до ужаса буддистом, а Леон бросил пить пять лет назад, Коул тоже воздержался, а мы с Софией были нами.
Коул, сидя рядом со мной, положил свою руку мне на спину, под пиджак. Его пальцы хотели меня и больше ничего. Я безусловно умирала.
— Дать тебе мой жакет? — Леон спросил Софию.
— О, нет, нет, я в порядке, — сказала София, несмотря на то, что совершенно замерзла и Леон сказал это строго по-отечески. Наверное, она даже не помнила, что значит «по-отечески».
— София, — сказала я, убирая сэндвич ото рта. Края хлеба были в красных следах от моей помады. — Если ты не возьмешь жакет этого мужчины, я собираюсь поджечь что-то.
Коул сразу же оживился.
Джереми медленно поднял голову:
— Нет, чувак. Не здесь.
Он сказал это с таким ленивым, приглушенным юмором, что вдруг стало очевидно, что они были в одной группе. Что он, в любом случае, знал Коула с той стороны, с которой не знали фанатки.
Я ожидала почувствовать ревность, но это было больше похоже, как если бы я нашла еще одного члена клуба выживших.
София взяла жакет.
Фильм начался. Это оказался «Выходной день Ферриса Бьюллера», который мы все видели.
В один момент я посмотрела на Коула, а он просто… смотрел на меня. Его глаза сузились, как будто он пытался что-то понять по моему лицу. Его оттеняли последние лучи розового неба и высокие, склонившиеся пальмы. Было невозможно думать, что не Калифорния сделала его, потому что он выглядел так, будто появился здесь из-под земли вместе с пальмами и павлинами, и мемориалом Джонни Рамона, играющего на своей гитаре.
Он не отвел взгляд.
Боже, я так сильно хотела его поцеловать.
Мне хотелось остаться с ним наедине.
Но здесь была София, которая нуждалась во мне,
Посреди фильма София извинилась и ушла в туалет. Ее не было так долго, что я со вздохом заставила себя подняться на ноги:
— Я просто схожу ее проверить.
Я нашла ее в одном из мавзолеев. Широкий проход вел меня под высоким, куполообразным стеклянным потолком. По обе стороны от меня стены размером с небоскреб были разделены на квадраты, похожие на почтовые ящики. Небольшие урны были прикреплены по бокам от них, потому что, на самом деле, это были ящики с мертвыми людьми.
София бесшумно плакала рядом с урной, пиджак Леона все еще был у нее на плечах. Мои каблуки застучали по полу, когда я двинулась к ней.
— Взрослые так не делают, — сказала я ей.
Она повернулась и шмыгнула носом:
— Я не взрослая.
— Что еще произошло?
— Я не знаю, что говорить людям.
— Это фильм. Мы ни о чем не говорим.
— Но мы будем разговаривать. Я не буду знать, что сказать.
Я не знала, как решить гипотетическую проблему, которую я бы с трудом поняла, даже если бы она не была гипотетической.
Что означало, что это заняло некоторое время, в течение которого София росла более грустной, а я росла более злой и думала больше о мертвых людях и о том, как мой брат оказался одним из них, похороненный в яме, вместо белой коробочки в Калифорнии.
— Эй, — сказал голос за моей спиной. Противореча всем фактам и причинам, это оказался Джереми. Он выглядел очень дружелюбным и сгорбившимся, пока заправлял прядь волос за свое ухо. — Это я. Я пришел убедиться, что с вами все хорошо.
— О, она… — разочаровалась в жизни.
Его присутствие окончательно добило ее.
— Сейчас я вообще все испортила! — простонала она.
— Вовсе нет. — огрызнулась я.
— Ох, эй, нет, — сказал Джереми плавно. — Коул всего лишь на встрече с Леоном, у них старые добрые времена. И…эй, эй, а ты не против, если я попробую кое-что сделать? Я научился этому…
Он прошел мимо меня, чтобы подойти к ней. Что-то в его выражении выглядело приятнее, чем в моем, потому что она сглотнула последние слезы и встретилась с ним взглядом.
— Ты всего лишь перегружена, да? — спросил Джереми. Он жестикулировал, пока говорил. У него были очень длинные пальцы. Пальцы басиста. Он начал стучать по своей грудной клетке одной рукой, а другой взял ее запястье, заставляя ее имитировать этот жест на себе. — Постучи здесь и просто скажи что-то вместе со мной. Просто скажи, типа «Все мы здесь классные. Им нравится моя улыбка».
Какого черта.
София послала ему смущенную улыбку.
Какого черта.
— Теперь стучи здесь, — сказал Джереми и начал стучать себе по подбородку. Я ожидала, что София откажется, — я должна была — но она сделала, как он. — И скажи «Все мы здесь классные. Они думают, что я милая».