Грибификация: Легенды Ледовласого
Шрифт:
А еще были дети-инвалиды. Навечно прикованные к каталкам и постелям, все понимающие, но не способные сказать ни слова. Вынужденные смотреть на мир, будучи заточенными в собственных парализованных или изувеченных телах. И им Топтыгин тоже не мог помочь. Ему запретили спасать жизни детям.
Профессор не знал, что делать. Он слишком боялся, как и все. Наверное, он должен пожертвовать собой, отдать свою жизнь, если потребуется, лишь бы дать детям лекарство. Русский интеллигент ведь всегда должен жертвовать собой. Такова его доля.
Но даже эту роскошь у Топтыгина отняли. Комитетчики скрывали Гриб даже от партии
Топтыгину очень хотелось позвонить Горбачеву и все рассказать, но его бы сразу разъединили, все телефонные разговоры профессора контролировались. Топтыгин не мог пойти к Горбачеву на прием, его бы арестовали еще по пути. Топтыгин вообще не мог никому рассказать о Грибе, ни члену КПСС из руководства страны, ни иностранному журналисту, ни даже алкашу на лавке. Любой, кому Топтыгин скажет хоть слово, будет немедленно ликвидирован. А самого Топтыгина просто объявят сумасшедшим и будут в некотором роде правы.
Любой посторонний человек, узнавший о Грибе, просто покрутит пальцем у виска и не поверит ни единому слову. А доказательств у профессора Топтыгина нет, все образцы Гриба круглосуточно охраняются, и в случае чего будут немедленно спрятаны в секретных бункерах, как этого желала ополоумевшая старуха Плазмидова. Так что профессор не может сделать вообще ничего, он бессилен.
Топтыгин устал.
Он только что вернулся в свой роскошный по меркам советской больницы кабинет и поставил на электроплитку чайник. В кабинете все было по-домашнему, больных здесь Топтыгин не принимал, только работал с документами и общался с коллегами. Кроме того, профессору Топтыгину по должности было положено иметь большой и светлый кабинет. Профессор хотел прочесть отчеты из Детского дома-интерната № 1273, но у него разболелась голова. Через двадцать минут ему уже надо уходить, он не успеет.
Чайник на плитке скоро засвистел, в коридоре больницы что-то мерно стучало. Топтыгин решил напиться чаю, а отчеты прочесть по пути. Стук из коридора тем временем приблизился к кабинету Топтыгина. Профессор потянулся к чайнику, но в этот момент дверь его кабинета медленно распахнулась.
На пороге стояла Плазмидова. Несмотря на лето на дворе, шея старухи была замотана многочисленными шерстяными шарфами. На Плазмидовой было серое легкое пальто явно дореволюционного покроя, она опиралась на свою огромную уродливую палку. Именно эта палка и стучала в коридоре. Старуха, как и обычно, вся тряслась, ее движения напоминали метания припадочного эпилептика. Профессор Топтыгин встречал за свою жизнь много пожилых женщин, но такой древней и уродливой — ни разу.
— Надо поговорить, — без всякого приветствия прокаркала Плазмидова своим дребезжащим и слишком громким голосом.
Топтыгин поморщился:
— Здравствуйте, Плазмидова. Говорите, конечно. Может быть, чаю?
— С удовольствием. Особенно если вы добавите туда рюмку вон того Карельского бальзама, который стоит у вас в шкафу. Но только не здесь. Ваш кабинет слушают, Топтыгин.
Профессор растерялся:
— Слушают? Ну конечно, я знаю. Но стоит ли говорить об этом вслух, о том, что нас слушают?
— Мне плевать, Топтыгин. Пойдемте в больничный сад. Насколько
— Нет, входа нет, но ведь...
— А еще он совсем пустой. И вряд ли гебешники спрятали микрофон вон в ту яблоню. Хотя хрен их знает. Но у нас мало времени. Поторопитесь, Топтыгин. Чай возьмем с собой. И не забудьте про бальзам.
Профессор Топтыгин быстро сделал две чашки чая. В свою он положил две ложки сахара, а Плазмидовой плеснул на глаз Карельского бальзама.
— Спасибо, — Плазмидова взяла чашку, и та задрожала и зазвенела в трясущейся руке старухи.
Молча они прошли во внутренний квадратный садик больницы, окруженный серыми высокими стенами. Садик был разбит по плану Топтыгина. В центре располагалась асфальтированная баскетбольная площадка, со всех сторон обсаженная яблонями. Периодически там играли не только больные, которые могли себе позволить физическую активность, но и персонал больницы. Но сейчас площадка была пуста, во всем садике не было ни души.
Топтыгин было попытался присесть на скамеечку под яблоней, но Плазмидова решительно прошла в самый центр баскетбольной площадки.
— Вот тут не услышат. Разве что они закатали шпиона в асфальт под нами, — заявила старуха, отхлебнула, громко причмокивая, чая с бальзамом и поставила чашку прямо на асфальт. Топтыгин последовал ее примеру, потом достал пачку сигарет и, как требует того этикет, предложил даме закурить.
— Ну уж нет, — сказала Плазмидова, — Боюсь, что Marlboro мои древние легкие уже не перенесут. Хотя лет сорок назад я бы угостилась с удовольствием.
Топтыгин пожал плечами и закурил:
— Так что вы хотели, Плазмидова? Я слушаю.
— Это правда? — жестко спросила Плазмидова.
— Что именно?
— Что дети стали есть Гриб?
— Нет.
— А что тогда? Меня не допускают к информации о ваших экспериментах в детских домах. Так же, как и от вас скрывают мои исследования природы Гриба. Divide et impera. Расскажите мне, Топтыгин! Они стали есть Гриб?
— Я же сказал, нет. Ну была пара малозначимых инцидентов. В городском детдоме девочка заявила, что так любит Гриб, что очень хотела бы его попробовать на вкус. Я разрешил. Она пожевала его, сказала, что невкусно, и выплюнула. И больше не пыталась его есть. А в областном детдоме трехлетний мальчик подошел к Грибу и стал отламывать от него куски и засовывать в рот, когда охранник отлучился по нужде. Но мальчика оттащили. И ни с девочкой, ни с мальчиком не случилось ничего плохого. И никто из детей больше не пытался есть Гриб.
— Они были знакомы? Эта девочка из городского и трехлетний мальчик из областного?
— Нет конечно. А что собственно...
— Так. Они не были знакомы, Топтыгин. Когда это все было? На прошлой неделе?
— На этой.
— Они не были знакомы и не могли научить друг друга есть Гриб. Они даже из разных детдомов, верно? И, тем не менее, они практически одновременно вдруг возжелали поесть Гриба. Очередное совпадение, да?
— Я не вижу повода для переживаний, уважаемая коллега. Ну да, трехлетние дети все тащат в рот. А девочка из городского просто знала, что Гриб — лекарство, мне разрешено сообщать проходящим экспериментальное лечение детям этот факт. Поэтому она хотела принять лекарство внутрь. Ей всего восемь лет...