Грибная красавица

Впервые я осознала, что не такая, как все, в шесть лет.

Моя подружка Аля предложила смастерить самодельные качели в саду из портьер. Я уже дорывала последнюю из них, мастеря крепкую веревку. Перекинула ее через ветку старой яблони, и мы с хохотом повисли на ее концах, раскачиваясь и сталкиваясь друг с дружкой. Мне было дико весело, я смеялась и хохотала до упаду, даже начала икать. И тут я заметила бабушку, невесть откуда взявшуюся. Она смотрела на меня с явным неодобрением, поэтому я одернула платье и приняла смиренный

— Молодая вояжна должна держаться с достоинством, а не вести себя, как холопка, — ее голос звучал холодно.

Я опустила голову в притворном покаянии.

— Мы решили устроить качели, бабуля, и одолжили портьеры в угловой спальне, она все равно пустует…

— Мы? — резко перебила меня бабушка. — Кто мы? Кого ты втянула в свои проказы на этот раз?

— Ну как же, это Аля, я тебе говорила про нее. Аля, не бойся, поздоровайся с моей бабушкой, — я махнула рукой подружке, которая стеснительно жалась к стволу яблони.

Глаза бабушки помертвели и стали того отвратительного ледяного цвета, который означал, что она в бешенстве. Я мгновенно его узнала и поняла, что буду наказана. Правда, не понимала, почему. Не из-за портьер же, в самом деле.

— Хризокола Ланстикун! — то, что бабушка назвала меня полным именем, было очень плохим знаком. — Здесь в саду, кроме меня и тебя, больше никого нет. — Каждое слово бабушка произносила отдельно, с паузами. — Как ты смеешь врать?!?

Мне стало обидно и страшно, я подбежала к дереву, схватила Альку за руку и потянула ее к бабушке.

— Я не вру, вот моя подруга Аля, я тебе говорила…

Даже не бросив взгляда на девочку, бабушка влепила мне звонкую пощечину. Я заревела от обиды.

— Маленькая дрянь, не смей! Никогда не смей рассказывать свои бредни, а тем более верить в них, я не позволю тебе стать, как твой отец! — Бабуля кричала, а ее прекрасная белая кожа пошла красными пятнами.

Я в ужасе отступила, прижимая ладонь к багровой щеке, мне было не столько больно, сколько обидно. Тут появился Нурден, наш вотчий, кивнул мне и сообщил бабушке, что в приемной зале ее дожидаются местные креты. Его голос был спокоен и важен. Бабушка сначала застыла, как ледяное изваяние, потом глубоко вдохнула, поправила густые медные волосы с единственной седой прядкой и ушла.

Я продолжала реветь, с носа постыдно капало, но мне было все равно. Вотчий не ушел, а протянул мне носовой платок. Я пыталась высморкаться, но истерика продолжалась. Я была обижена на весь божий свет. На подружку, которая за меня не заступилась; на бабулю, которая меня ударила и наорала; на отца, который не обращал внимания; на мать, которая от меня шарахалась; на вотчего, который видел мои слезы; на всех, одним словом. Началась икота, я не могла говорить, мне не хватало дыхания, я судорожно хватала воздух и все продолжала реветь.

— Ну полноте, Хризи, вы себя так до изнеможения доведете. Из-за чего воягиня Талма, ваша бабушка, расстроилась?

— Она назвала меня лгуньей!

— И в чем же вы солгали?

— Ни в чем! Мы с Алей сделали качели из портьер и играли тут, а потом пришла она… и все испортила!

— Простите, ваша милость, а кто

— И вы тоже! — обида исчезла, а ей на смену пришла злость. Я топнула ногой и огляделась в поисках подружки, но той и след простыл. — Вы ее видели, Аля, моя подружка, светленькие косички, в синем платье.

— Но, ваша милость, в замке нет других детей, кроме вас, — осторожно начал вотчий.

— Значит, по-вашему, я тоже вру? — я гневно уставилась на него.

— Возможно, нет, — вотчий задумчиво повертел носовой платок, сложил его аккуратно, и не поднимая взгляда, осторожно спросил:

— А кроме вас, кто еще видел или говорил с Алей?

Я сначала опешила, потом задумалась. Мы с Алькой проводили много времени вместе, но обычно либо в саду, либо у меня в комнате. За стол она никогда не приходила, на конюшню и на мои уроки тоже.

— Никто, но это не значит, что…

— Ваша милость, вы знаете, что случилось с вашим батюшкой?

— Что? — буркнула я.

— Ваш батюшка болен, — вотчий задумался и продолжил. — Он видит и слышит то, чего никогда не увидят и не услышат остальные. И с каждым днем он все больше уходит от нас в свой выдуманный мир…

Я была ошарашена. На прошлый день рождения я тайком пробралась в комнату к отцу. Он сидел в кресле, устремив невидящий взгляд в окно. Я пыталась привлечь внимание и встала перед окном, загораживая свет. Отец даже не шелохнулся, а его взгляд был направлен мимо меня. Я заговорила с ним, рассказала о своих детских делах, показала подарок на день рождения — большую фарфоровую куклу в мой рост, но так и не дождалась ответа. Я тогда испугалась, расплакалась, довела себя до истерики и заснула прямо там… Там же меня и нашли, всыпали розгами так, что я месяц не могла сидеть. А вот оно в чем оказывается дело…

— Ваша бабушка очень опасается за вас, так что не обижайтесь и постарайтесь ее больше не расстраивать.

Я задумалась.

— Я вижу Алю, я с ней играю, она мне рассказывает о себе…

— Она не больше, чем детская фантазия, ваша милость, — вотчий был резок. — Ее нет, и давайте забудем об этом.

— Как же нет? Я же ее вижу и слышу, значит, она есть!

— Но остальные не видят…

— А что мне до остальных? Почему вы думаете, что раз остальные не видят, значит, так оно и есть? Может, они сами тоже не существуют? Если я притворюсь, что кого-то не вижу, значит, он исчезнет? А если…

— Ваша милость! — вотчий был не на шутку встревожен. Он перевел дыхание, глубоко вздохнул, потом промокнул лоб носовым платком и поморщился, когда заметил, что он мокрый. — Вам уже рассказывали про вашу прапрабабку, Хризолит Проклятую?

— Да, брат Анатоль заставил меня выучить наизусть всех родственников и их истории.

— Так вот, ваша прапрабабка была безумной. Она тоже видела и слышала недопустимые вещи. Но она смогла, слышите, смогла обуздать собственное безумие. Она вела в бой войска, а демоны шептали ей на ухо советы, она зубами рвала врагов и черпала силу в безумных виденьях, она заранее знала действия противников и умела проходить сквозь стены, могла читать мысли, или думала, что могла…