Грибник
Шрифт:
Журналист повернулся к нему.
— Ну вот. И все лучшие друг в друга вцепились. А еще пострадавший именинника раком назвал. Типичный рак на безрыбье, говорит.
— А Квазимодо, значит, их разнял? — ехидно спросил журналист. — Получается так: вы считаете, что покушавшийся — это Фролов? — Опять обратился он к Московитянину. — Он переоделся в костюм Квазимодо и стрелял? Этого Фролова, кстати, нигде не видно.
Оскаленный надолго замолчал, неузнаваемо помрачнев лицом:
— Считаю, что мы еще узнаем, кто это, — наконец, ответил. — Очень скоро.
Громче всех возмущались
— Администрация жутко распустила людей! Это чересчур даже для театра! Даже в театре какая-то дисциплина должна быть. И подобия дисциплины не осталось! Раньше ничего подобного не было.
— Грязная история! Никогда в театральном мире подобного не случалось. Если бы мы остались театром государственным, то с нами такого бы не произошло.
Сумерки зрительного зала часто, сливаясь, озаряли блики фотовспышек. Кругом сновали оживившиеся журналисты.
— Эй, наверху! — кричал кто-то из них. — Осветите нас! Дайте свет. Мы здесь снимаем.
— А ху-ху не хо-хо? — послышалось сверху.
Другой осветитель добавил короткий матерный фразеологизм.
К Артуру тоже подскочила журналистка, девчонка в очках. От нее пахло водкой и чесноком.
— Представьтесь! А вы что можете сказать по поводу всего этого? — быстро, скороговоркой произнесла она.
— Суть в чем! На роль Квазимодо до сих пор никого не ввели, а стрелок в костюме Квазимодо появился, — горячо заговорил Артур. — С самостоятельной ролью. Сам ввелся!
Журналистка, странно посмотрев на него, отшатнулась. Побежала к администрации театра, сплотившейся в одну плотную группку. Их уже окружала целая толпа с микрофонами и камерами.
Здесь же в этой толпе выяснилось, что возле Арманда остались врачи из местного театрального медкабинета. Тоже оказались на банкете. Дождались "Скорой помощи" и унесли того на носилках. Арманд сейчас уже был в Покровской больнице. "Состояние средней степени тяжести" бесконечно повторялось здесь.
Арманд заметил, что постепенно все расходятся. Люди, все стремительнее, утекают в открытую сейчас боковую дверь. Уловил чьи-то слова о том, что Квазимодо, оказывается, видели опять. Он заперся в какой-то комнате.
"Ну, вот и все!.."
Еще только выходя из зрительного зала, Артур услышал историю поимки Квазимодо. Издалека звучал возбужденный женский голос, зычный, как у грузчика:
— Я видела. Он выскочил вон оттуда и вон туда заскочил. Увидел меня, зыркнул так страшно через маску, у него еще маска была, и скрылся. Вон там он. Заперся изнутри.
Увлекаемый общим течением, Артур вместе со всеми оказался в коридоре перед закрытой дверью недалеко от двери приоткрытой — выхода из подъемного цеха. Здесь громче всех говорила низенькая толстая женщина из оперной труппы. Когда-то она долго пела главную партию в опере Глюка "Ифигения в Авлиде". После этого ее, конечно, прозвали Офигенией. Благодаря Октябрине Арктур уже много знал, услышал о театре и его обитателях. Сейчас вспомнил, что много лет назад видел Офигению совсем молодой в роли Мими в телепостановке "Богемы".
— Такой огромный! Страшный, с большой
— Давай отворяй! — крикнул в замочную скважину завхоз Полоротов. — Эй, как тебя там?! Всю жизнь здесь сидеть собираешься?
В запертой комнате молчали.
— Лучше выходи самостоятельно! — заговорил сам директор. — Люди тебя ждут. Народ!..
— Все вас одного должны ждать? Теперь вам остался единственный ход, — произнес Московитянин-Оскаленный. — И все равно — мат!
Оттуда не отзывались.
Появился вахтер с ключами. Замок двери открыли.
— Ну что, молодежь! — ободряюще приглашал директор. — Кто войдет? Проявите мужество!
— Это администрации дело, — послышались женские голоса. — Она распустила!.. Довела.
— Пусть завхоз идет!
Завхоз Полоротов возмущенно забубнил что-то.
— Вахтер, вахтер! У вахтера тоже пистолет есть…
— Да ушел он уже, вместе со своим пистолетом.
Дверь в комнату была распахнута. Сейчас должен показаться разоблаченный Квазимодо. Вот-вот! Но тот по-прежнему сидел там тихо. Ничем не давал о себе знать.
Директор, наклонившись к Московитянину, тихо, почти на ухо сказал тому что-то.
Тот побелел лицом, произнес:
— Ну ладно. Если уж здесь оказался я…
Не договорил. Задержавшись на пороге, почти запрыгнул в комнату.
— Ай! — взвизгнула какая-то женщина. — Сейчас выстрелит.
— Всех не перестреляет! — произнес заметно нетрезвый художник Поцелуев и засмеялся.
На него возмущенно зашикали со всех сторон.
В комнате были слышны только шаги Московитянина. Каким-то образом в этих звуках ощущался напряженный страх идущего.
— Нет тут никого, — наконец, раздался его голос. — Пусто.
Вошедший вместе со всеми Артур увидел такую обыденную комнатку, что-то вроде мастерской или лаборатории. Столы, накрытые гетинаксом, стеллажи. Осциллограф, маленький токарный станок у стены. Люди набивались, текли в дверь, шумели, с непонятным удивлением рассматривая этот будничный интерьер. Кто-то шарил по углам, шкафам, еще надеясь обнаружить Квазимодо, теперь уже окончательно сбежавшего, выглядывал в окно.
Артур почувствовал как в толпе его настойчиво толкают плечом. Обнаружилось, что здесь появилась Регина. Видимо, сразу из гримерной, густо, по-сценически, накрашенная, в наброшенной сверху, на купальник, кофте-японке и дутых флисовых "валенках". Она тоже должна была участвовать в представлении в буфете.
Регина что-то выразительно показывала глазами, потом прошипела, почти неслышно, уголком рта:
"Артур! Иди, иди отсюда. Не маячь здесь".
Артур как будто очнулся. Вспомнил и про наган, и про грибы, за которыми собирался. Существовала и другая жизнь, помимо этого театра, беготни и стрельбы. Его причудливое ремесло, грибной контракт. Нужно было отправляться за грибами для пицца-хаусов.
Регина была права. Надо было держаться подальше от всего, связанного с наганом. Навстречу уходящему уже Артуру теперь все время попадались менты в форме и штатском.