Грибы на асфальте

Дубровин Евгений Пантелеевич

– Да вроде. А ты?

– Нет еще.

– Женись, брат. Интересно погулять на свадьбе, на собственной. Эй, давай станцуем русскую? Русскую! Помнишь, как когда-то?.. Мишка, тащи баян!

Чуб опять упал на глаза жениху, и он зло затряс головой.

Я воспользовался этим и потихоньку ретировался на свое место. Лиля ковыряла вилкой в винегрете.

– Он тоже летчик?

– Нет, повар.

– Как странно – один чуть ли не достает рукой звезды, а другой готовит пересоленные винегреты.

– А может, это жена готовила?

–

Вы сейчас, наверно, скажете, что все профессии нужны людям. Я с этим согласна. Но все-таки есть профессии сильных. Вот, например, ваша. Зачем кривить душой, скажу прямо: я горда, что случай свел меня с вами.

Она сказала это так искренне что мне вдруг стало страшно за свое будущее. А что, если все раскроется?

– Да… конечно. Но знаете, вы слишком много требуете от людей. Не всем же быть– смелыми и отважными. В основном человечество мягкотело, добро, любит покушать и повеселиться.

Лиля живо повернулась ко мне:

– Вот-вот. Если бы вы знали, как я презираю ваше «человечество»! Этого пресловутого «среднего гражданина», который пьет вино, ест борщи, приволакивается за женой соседа, а в оставшееся время «возводит светлое здание будущего». Ну, какой это герой? Герой – это кто делает что-то необычное, весь отдается своему делу. Но и герой – чепуха. Он герой потому, что все вокруг овцы. Знаете, есть такая пословица: «Молодец – среди овец, а против молодца – сам овца». Если уж жить на земле, то лишь гением.

– Ого! – сказал я, – Сколько честолюбия! Почему же вы живете? Или, может быть, вы гений?

– А почему вы смеетесь? Вы же ничего не знаете обо мне. Вдруг я сделала открытие, о котором человечество и думать никогда не думало?

– Какое же это открытие? – заинтересовался я.

– Пока тайна.

– Ну, пожалуйста, скажите. Я никому ни слова.

Лиля заколебалась:

– Поклянитесь.

– Клянусь.

– Нет, не так. Смотрите мне в глаза и повторяйте: «Клянусь, если я скажу лишь слово…»

Я повернулся и уставился в ее черные глаза, которые вдруг стали серьезными и страшно глубокими.

– Клянусь, если я скажу хоть слово…

– …пусть тогда мой самолет разобьется, а тело мое не опознает даже мать.

Я покорно повторил за ней клятву. Мой самолет никогда не разобьется.

– Ну вот. Вы первый человек, который это узнает. Мы живем на электроне.

– Где? – поразился я.

– На электроне. А солнце – протон.

Я невольно рассмеялся. Лиля спокойно взяла яблоко и откусила его.

– Смейтесь, смейтесь. На вашем месте каждый поступил бы так же.

– Но как вы пришли к такому выводу? – спросил я, вволю насмеявшись, благо на это мне было дано разрешение.

– Это уже частности. Не исключена возможность, что наша солнечная система – это атом, который входит в состав пепельницы, стоящей на столе какого-нибудь великана. А этот великан сидит в мягком кресле, читает газету, тычет окурки в пепельницу и даже не подозревает, что в ней копошатся миллиарды

солнц и планет, на одной из которых находимся мы с вами. И мы никогда не увидим ни этого великана, ни даже его пепельницы – потому что человеческий глаз не замечает ни маленького, ни большого. Впрочем, «большое» и «маленькое» – понятия относительные, которые осознаются только в сравнении. Так же точно, может быть, есть жизнь и на нейтронах, которые мы разгоняем. А почему и не допустить такой возможности? Вы уверены, что все мыслящие существа должны иметь рост полтора метра и температуру тридцать семь градусов? Вы уверены, что микробы не мыслят?

– После беседы с вами – нет.

– Не нужно иронизировать. Я этого не люблю.

– Я и не думал. Этого открытия хватит и на десяток гениев.

– Опять? Идемте домой.

На лестнице был переполох: трое дружинников с торжеством тащили упирающегося шкета в папахе на улицу. Физиономия была у него черная, как у негра. Он пытался прорваться в рай через котельную.

Лиля жила далеко, и я возвращался последним трамваем. Всю дорогу, я смотрел в окно невидящими глазами и улыбался. Таких девушек мне еще не приходилось встречать. Открыть жизнь на электроне! Смешно… И руки цепкие, как у гимнастки. В темном подъезде я все-таки поцеловал ее. Получилось быстро и грубо, так как я думал, что Лиля будет сопротивляться. Но она только сказала:

– Ничего приятного не нахожу. Пошло.

– Но гении тоже целовались, – возразил я.

– К сожалению.

За окном гнулись деревья из синих искр. Кондукторша в ватнике и плаще, похожая на кочан капусты, подозрительно смотрела на меня, очевидно принимая за пьяного. А мне хотелось сделать ей что-нибудь приятное, доброе. Купить билет, что ли?

* * *

– Значит, глаза голубые, как пламя денатурата?

– Да.

– И лицо, как у «Неизвестной» Крамского?

– Да.

– Гм… – Кобзиков задумался. – А социальное положение ее ты выяснил?

– Нет.

– Без социального положения не могу,

– У нее была дорогая шубка и платок рублей за пятьдесят.

– Многие имеют одну мать уборщицу, а носят дорогие шубки.

– Живет в новом доме. На дверях табличка.

– Многие живут в новых домах и имеют таблички. Нет, Рыков, денег я тебе дать не могу. Что скажет ревизионная комиссия? Выясни социальное положение, тогда будем, смотреть.

– Как же я стану выяснять социальное положение, если у меня нет ни копейки? Ведь ее в кино надо водить.

– Разумеется.

– Мороженое, пирожные там всякие. Пушкин будет платить?

– Мумия! Хоть бы фамилию на табличке запомнил! На семинарах мух, что ли, ловишь? Чему учит устав ОГГ? Устав ОГГ учит, что социальное положение надо выяснить в первый же вечер. Только тогда я имею право подписать заявление на аванс. Понял?

– Фамилию-то я запомнил. Семенова. Но Семеновых тысячи…