Гридень 2. Поиск пути
Шрифт:
Но тут было то, что заставило меня прямо сглотнуть слюну. Даже на берегу, или на мелководье, кишело раками. В будущем я любил это кушание и под пиво и без оного. И сам ловил, бывало, что и покупал. А тут такая вот засада – их нельзя есть. Грязное, видите ли, мясо. Ничего, как-нибудь, когда никто не видит, наловлю и полакомлюсь.
– Как князь разделишь земли? Не будем же мы все ютиться рядом? Землю пахать нужно, – допытывался Никифор у Ивана Ростиславовича.
– А ты, сотник, сам решил осесть на земле, да забросить дело воинское? Али клятву позабыл? – это за князя отвечал
Тон разговора, между тем был шуточный. Воины радовались, может были даже счастливы.
– А у меня есть семья, есть брат, он добрый плотник и охотник, у него сыновья. Кого и другого найду, кабы землю обиходить. Была бы земля, – отвечал Никифор, который словно преобразился при виде земли.
Видимо, четкого разделения на воинов, крестьян, ремесленников еще не произошло или же хозяйственный человек не гнушается, не считает бесчестием поработать и на земле? Вон, с каким умным видом все разминают землю. Мне это напомнило картину, когда мужики стоят возле заглохшей машины. Вот так, как и сейчас умным видом воины мнут землю, все заглядывают под капот, со знанием дела что-то мычат, а, по сути, никто и не понимает, чего это машина не едет.
– Я решил поступить так… – начал князь рассказывать о принципе деления земли.
Князь Иван Ростиславович с момента, когда уже наконец был решен вопрос с Юрием ростовским, преобразился. К нему вернулась уверенность, даже некоторая надменность. Может самовластия нахватался от Юрия и это заразно? Но наш князь ни с кем не советовался, сам распределял земли.
– Так что, сотники да полусотники, согласны вы с таким разделом земли? – спросил князь, но не дожидаясь ответа, продолжил. – На следующий год вся земля должна быть разработана. Кем, как вы это сделаете – то ваше дело, меня не беспокоит
Иван Ростиславович закончил свою речь и посмотрел на нас, своих командиров. Все молчали. В принципе, вполне справедливо и по делу поделил земли князь. Между тем, слова Ивана Ростиславовича несколько поубавили эйфорию, вернее, она сошла на нет. Теперь все, в том числе и я, стали задумчивыми, озадаченными вопросами благоустройства.
Распределение территории было в соответствии с полусотнями. Сотники, как и князь, становились как бы выше всего этого. И они не возлагали на себя обязанности по благоустройству, созданию производств или чего бы то ни было.
А вот полусотникам вменялось создать условия для жизни всем воинам. Я не стал что-либо говорить по этому поводу уже потому, что мне попалась неплохая земля с деревушкой чухонцев, связываться с которыми почему-то особо никто не хотел. Хорошо, что в нашей дружине еще не уподобились общей тенденции в регионе, когда автохтонное население частично просто вырезалось.
– Князь, а серебро и та снедь, что у нас в дружине осталось, кому пойдет? – спросил я.
– Отрок спрашивает, а многомудрые мужи вопросов не имеют? – князь улыбнулся. – Да я уже привыкший к тому, что Господь Бог наделил тебя великим умом. Получите все половину от того, что имеем. Распределю на всех воинов.
Переночевали здесь, прямо в поле под писк комаров и кваканье лягушек, так как рядом находилась заводь от Нерли. Но все равно выспаться
Это просто невообразимо! Земля распределялась даже не на глаз, а так, как рука махнет. Ориентиров было мало, потому, где границы чьего владения было непонятным, наделы распределялись так: «вон, где-то там твое, там рядом деревушка, а верст через пять или шесть земля уже другого».
Как же здесь живут люди? Какие-то землянки, отсутствие хоть какого рогатого скота. Было понятно, что и без того явно жившие небогато фино-угорские племена, которых русичи огульно называли чухонцами, были ограблены. Ни козочки, ни кого хрюкающего существа, как выживать без животных, без тягловой силы… мне было непонятно.
– А это будет твой надел, Владислав, – сказал князь и, оставив меня в компании четырех товарищей, поспешил уехать.
Свою усадьбу Иван Ростиславович задумал построить на берегу Нерли примерно в двенадцати верстах от окраины доставшегося мне надела.
– Что скажете, други мои? – спросил я у товарищей.
– А почему князь Иван Ростиславович не сказал, где храм ставить? – возмутился Спирка.
– А почему ты, Спиридон, у князя не спросил, а задаешь вопрос мне, когда Иван Ростиславович уехал? – вопросом на вопрос ответил я.
– Да, добро все, полусотник, – начал говорить десятник Лавр. – Лес недалече, река какая-никакая да есть, и водицы набрать, и рыбку поудить. Ты скажи, что с чухонцами делать думаешь. Может, то и не по-христиански, но коли их выгоним, сможем всей полусотней заселиться, да еще дома будем выбирать те, что получше.
Вот так вот, почти примерный христианин десятник Лавр размышляет о самом что ни на есть геноциде местного населения!
– А в полусотне у нас много тех, кто за пашню станет, или мы перестанем тренироваться и воинскую науку забросим, будем только хозяйство вести? – повышая голос из-за раздражения, что мои товарищи могут просто вырезать невзирая на пол и возраст, целую, по местным меркам, так и не малую, деревню.
– Так до зимы сюда придет много людей и от Киева, и из Переславля. Большие набеги собрались учинять половцы, людишки уже бегут, – говорил Боброк. – А мы к тому времени избы уже срубим. Так что прогнать чухонцев надо, только оставить баб нужно, что помоложе и покрасивее.
– Нет, – резко сказал я и со злобой посмотрел на своих товарищей.
– Как скажешь, полусотник, – примирительно сказал Лавр и даже выставил руки вперед будто я нападать на него сейчас буду.
А князь, тот который Юрий Ростовский с длинными руками, оказывается нашими руками решает еще одну задачу – отнять у чухонцев землю.
– Оружие проверьте! Лавр, натяни тетиву, держись чуть поодаль! Если махну рукой, стреляй во все, что движется, – я усмехнулся. – Кроме нас, конечно.
Мы выдвинулись в свою же деревню. Все это мне очень сильно напоминало то, как я в прошлой жизни входил в условно агрессивные селения. В зоне боевых действий, такими селениями были все, но даже в тех районах, которые уже считались зачищенными и взятыми под контроль, без оружия было нельзя даже подойти к самой захудалой деревушке.