Григорьев пруд
Шрифт:
— Федор, — медленно, подбирая слова, заговорил Леонтий, — ты ведь не сможешь без шахты, я это знаю.., Опомнись. Не срами шахтерской родовы.
— Все это ерунда, слова одни! — Федор, подскочив к Леонтию, повернул его лицом к себе. — Видишь? Нет Ирины, нет! Ушла. Как жить прикажешь?!
— Вернется она. Любит — вернется.
— Твоими советами я сыт по горло! Не желаю их слышать больше. Слышишь, не желаю!
— Ты сам виноват.
— Ну конечно! Я так и знал, что ты меня же начнешь упрекать. Вот она, твоя логика. Уходи!
— Неправда, Федор. Ты сам себя чужим сделал.
— Ну и пусть! Мне теперь все равно!
— Замолчи! — оборвал его Леонтий, густо багровея. — Не смей так говорить!
— Что, не нравится! А мне? Каково мне?.. Сами поработайте, раз шибко грамотные! Я не желаю.
И Леонтий вдруг в это мгновение вспомнил Зацепина, его спокойные слова: «Давай подумаем, как быть нам сегодня с машинистом».
— Мы поработаем, Федор, — тихо и спокойно сказал Леонтий и даже сам удивился, что так спокойно и тихо сказал. — Да, нам будет тяжело, очень тяжело. Но никто из ребят, ты слышишь, никто, к тебе больше не придет.
Леонтий взглянул в глаза своему школьному другу. Хотелось увидеть его взгляд, понять, о чем тот сейчас думает. Вспомнилась последняя встреча с матерью Федора, месяца два назад. Она встретила его приветливо, низко поклонилась:
— Спасибо тебе, Леонтий.
— Ну что вы, тетя Маша! — смутился Леонтий. — Какие глупости! Расскажите, как живете? Как здоровье?
Оказалось, что на здоровье не жалуется и живет вроде спокойно.
— Все по разъездам: то у одной дочери погощу, то у второй, а надоест — одна поживу, а вот у Федора редко бываю: чужим становится.
— Как это — чужим? — удивился Леонтий. — Ругает? Молодая жена обижает?
— Что ты, Леонтий! — всплеснула руками старушка. — Не позволяет себе такого. Приветлива, и ничего, обходится... Только вижу — чужим Федор становится. Ты уж придержи его, Леонтий, образумь.
— Вроде он взрослый, — улыбнулся Леонтий.
Но мать Федора все так же беспокойно, с тревогой повторила:
— Образумь. Чужим становится.
Не придал тогда ее словам Леонтий серьезного значения, а сейчас вдруг понял: правильно чувствовала старушка — его, Леонтия, предостерегала. Не успел. И вот она, расплата... И кто виноват, что так все произошло?..
Хотелось подойти к Федору, положить руки на плечи, сказать добрые слова. Но Леонтий не сделал этого, а направился к двери. У порога замедлил шаг, подождал, но Федор не остановил его, не сказал ни слова.
ВОСЕМНАДЦАТАЯ ГЛАВА
Прочитав бригаде Ушакова заявление Федора Пазникова, Зацепин сказал:
— Решайте, как быть!
— Слабых держать нечего! — выкрикнул Михаил Ерыкалин.
— Ишь чего надумал — напугать. Сами, мол, поработайте. И поработаем! — пробасил
— Поработаем! — повторил Трофим, стоявший рядом с братом.
— Не пропадем! Пусть катится в город! Говорили, не стесняясь в выборе крепких словечек.
Леонтий, слушая голоса ребят, волновался все больше, хотя причин для волнения уже не было. Он, если честно признаться, не ожидал такого сурового приговора, который бригада единогласно вынесла лучшему машинисту комбайна Федору Пазникову. Свои сомнения он высказал перед началом собрания Зацепину.
— А ты, Леонтий, не беспокойся. Пусть ребята сами разберутся. Не старайся за них все решать, как за Юрия.
Леонтий покраснел — было неприятно слышать такие слова да еще от начальника участка. Но Зацепин имел на это право. Пока он, Леонтий, ездил в милицию, пока был в больнице, а потом у матери Юрия, ребята его бригады составили письмо, в котором просили передать Юрия Бородкина им на поруки. Подписались все, кроме Потапова. Письмо тот прочитал внимательно, даже указал на орфографическую ошибку, но подписать наотрез отказался.
— Да ты же его ближайший товарищ!
— Не товарищ, а напарник. А потом чужая душа — потемки. Дело здесь, как я понимаю, добровольное, и заставить никто никого не в силах. Законы я знаю.
— Ох, и гнида же ты! — в сердцах выругался Михаил Ерыкалин.
— Ну-ну, поосторожнее! За оскорбление личности...
— Пошел ты, контра! — перебил Потапова Андрей Чесноков.
И ничего не оставалось Потапову, как уйти из раскомандировки. И сейчас его тоже не было — даже порог не переступил, стоял в коридоре. Но никто на это не обратил внимания, — будто совсем наравне с Федором покинул бригаду.
В конце собрания, когда встал вопрос о машинисте комбайна, Леонтий сказал:
— Придется попросить Михайлова. Другого выхода пока я не вижу.
— Зачем просить?! — крикнул Сергей Наливайко. — Разрешите мне!
Все разом посмотрели на него. По своим обязанностям, которые тот выполнял на работе, он не должен даже голоса подавать. То, что он помогал время от времени Федору, никем всерьез не принималось. И вдруг встать за управление комбайном! И было бы еще ничего, если бы его кандидатуру предложил кто-нибудь другой, хотя бы, к примеру, звеньевой Михаил Ерыкалин, — так нет, сам себя назначил! Такой смелости от Наливайко никто не ожидал.
Все повернулись в сторону начальника участка. Что скажет Зацепин? Ждали терпеливо, но, наверно, впервые смешался Зацепин, не знал, что сказать.
— Я справлюсь, Павел Ксенофонтович.
Зацепин взглянул на стоявшего перед ним крепыша и наткнулся на его беззащитно-просящий взгляд.
— А чего там, пусть поработает! — выкрикнул Родион Устьянцев.
— Пущай! — поддержал брата Трофим.
— Верно! — воскликнул Андрей Чесноков и по привычке засуетился, попытался выбиться на середину.