Григорьев пруд
Шрифт:
— Мне мама об этом не рассказывала, — признался Леонтий.
— Зачем? Это было только моим горем и счастьем моим. Да, счастьем. А разве не так?.. Жизнь свою каждый из нас прожил не стыдно. Своей шахтерской родовы никто не изменил... И я рад, что ты не изменяешь.
— Мне мама тоже не раз говорила: «Не осрами родовы»... Ей и отец это завещал.
— Да, Леонтий, мать твоя была настоящим шахтером. В годы войны одна из первых спустилась в шахту, женской бригадой стала руководить. Разве женское дело — уголь в забое добывать? А надо было. Надо!.. А тут похоронка
Новыми глазами взглянул Леонтий в этот поздний вечер на старого шахтера. Он знал о крепкой дружбе Губина с отцом, но только сейчас, в эту минуту, вся жизнь Сергея Филипповича открылась ему как бы заново, и Леонтий еще острее почувствовал, какой светлой и прекрасной была судьба его родителей. И он был благодарен Губину, что тот помог ему глубже почувствовать дух того трудного и сурового времени, в котором работали, любили, радовались люди старшего поколения.
С каждым проведенным с Сергеем Филипповичем вечером Леонтий испытывал все большую любовь и сыновью привязанность к этому человеку. Видел — нелегко приходится старому шахтеру. Необходимо многое переделывать, и только ему, Леонтию Ушакову, признавался:
— Уставать стал, вот ведь напасть какая. — И с нескрываемой грустью шутил: — А ты заладил — «самородок»! Таких самородков в наше время гнать надо.
Но Леонтий знал наверняка — Губин выполнит задание в срок, и уже не задавал ему снисходительно-вежливого вопроса: «Филиппыч, не пора ли отдохнуть?» — а с нетерпением ждал, когда тот скажет сам: «Вот, принимайте мою работу».
Хотелось услышать эти слова как можно скорее, но он ждал, ждал терпеливо, как и начальник участка Зацепин, как Алексей Иванович, да и все ребята. Только на пятый день Леонтий услышал эти слова, и облегченно вздохнул, и сам почувствовал, как он тоже устал за эти дни.
Новый бар, привезенный с завода, лежал на все той же промасленной дощатой площадке. Был он выше и длиннее того, что сломался, и на первый взгляд казался массивнее, неуклюжее. Невольно думалось: подойдет ли к нему изготовленная Сергеем Филипповичем Губиным «лыжа»?
Об этом подумал и директор шахты, и Алексей Иванович, и даже Зацепин с опаской поглядывал на громоздкое сооружение.
— Не подведет? — спросил Кучеров, обращаясь одновременно и к Зацепину, и к Губину.
— Не должен, — уверенно проговорил Зацепин.
— Да вроде старались, — усмехнулся Губин, обтирая ветошью корпус комбайна.
— Значит, все предусмотрели? — не удовлетворился сухим ответом Кучеров.
— Этого не скажу. Время покажет, — уклончиво ответил Зацепин.
— Смотрите, — строго предупредил директор шахты. — Пять дней не шутка. Их наверстать надо.
— Восполним.
— Будем надеяться.
— А вам, Сергей Филиппович, особое спасибо, — Алексей Иванович крепко пожал руку Губину.
Когда вышли из мехцеха, Кучеров неодобрительно проговорил:
— Не рано ли, Алексей?
— Неужто вы суеверны, Семен Данилович?
— Тут станешь, — серьезно проговорил директор. — Пять дней потерять — поневоле забеспокоишься. Вам из горкома партии звонили?
— Ну как же, звонили.
— Мне тоже. Чуть что — по головке не погладят.
— Это верно, — согласился Алексей Иванович. — Только уверенность все-таки должна быть.
— А вот у меня ее нет.
— Для вас, Семен Данилович, это и хорошо, — улыбнулся Алексей Иванович.
— Что хорошо? — не понял Кучеров.
— Главное, Зацепин уверен. Уверен Ушаков. Я бы на вашем месте Губина приказом отметил.
— Ты это серьезно? — Кучеров даже остановился, с удивлением посмотрел на Жильцова.
— Вполне. Он заслужил.
— Так, сразу, и приказом?
— И денежной премией... Да, я серьезно. Нам таких людей, как Сергей Филиппович, надо ценить. Они нам еще пользу приносят. Сами видите.
— Это я вижу. Но я вижу и другое, Алексей. Время таких самородков уходит. Или ты и здесь не согласен со мной?
— Зачем же так категорично, Семен Данилович? — улыбнулся Жильцов. — Время само покажет, а сейчас живой человек перед нами. Обижать не надо.
— Где же мы обижаем? Доверили сделать «лыжу». И премией не обидим. Но выждать надо. А вдруг бар сломается!
— Не сломается, — уверенно проговорил Алексей Иванович.
...Не ошибся Жильцов: в первую же неделю комбайн выдал на-гора столько угля, что его хватило на то, чтобы погасить накопившийся долг. В следующий понедельник появилась красочная «молния», в которой сообщалось об успехе бригады Леонтия Ушакова, пусть пока небольшом, но все-таки успехе. И для шахтеров пятого участка это было первой радостью. Но, наверное, самым счастливым чувствовал себя Андрей Чесноков. Вечером, после смены, он пришел к Зацепину в раскомандировку, дождался, когда тот останется один, приблизился к столу.
— Я слушаю. — Начальник участка оторвал глаза от бумаг.
Андрей кивнул на доску показателей, где висела «молния»:
— Отдайте ее мне до завтра. Очень прошу!
Зацепин внимательно посмотрел на Андрея и, хотя по лицу его было видно, что он удивлен такой неожиданной просьбой, спросил, улыбнувшись:
— А не попадет нам?
— Да я завтра же принесу!
— Что ж, бери, — согласился Зацепин и вновь углубился в бумаги, но боковым зрением следил, как осторожно снимал с доски показателей Андрей Чесноков плакат-«молнию».
Был Андрей ростом мал, пришлось встать на скамью. Снял плакат, свернул в трубочку, обернул в газету, сунул под мышку и, не простившись, осторожно вышел из кабинета. А как вышел в коридор, облегченно вздохнул и быстро подался к выходу. Всю дорогу бежал. Пока до дому добрался, взмок весь. Не закрывая калитки, пронесся по двору, взбежал на крыльцо — и в дверь. Шарахнулась от печи Галина, увидев на пороге запыхавшегося мужа.
— Ты чего?
— Вот, смотри.
Разорвал газету, бросил на пол, а лист ватмана развернул бережно, торжественно проговорил: