Григорьев пруд
Шрифт:
Здесь, в обвалах, всегда было шумно и весело. Летом в густых кустарниках и высокой траве ребята играли в прятки, а зимой катались на лыжах и санках. Много детских воспоминаний связывалось у Саши с этими обвалами, и перед тем, как зайти в дом к брату, Саша прошел по улице вперед, к краю одного из оврагов, посмотрел, как на лыжах и сайках резвится ребятня, не выдержал, попросил у раскрасневшегося мальца:
— Садись, дружок, прокатимся.
Санки у мальца были самодельные, с широкими полозьями. Сидеть было удобно, и Саша, упираясь ногами
— Хорошо?! — крикнул он мальчику, и тот весело кивнул в ответ, и было видно, что он ничуть не боится быстрой езды.
— А вы здорово катаетесь, дядя, — не скрывая восторга, признался малец, когда они остановились.
— Да и ты не трус. Молодец.
— Айдате еще?
— В следующий раз, старик. Садись — подтолкну.
Мальчик уселся, крикнул: «Давай!» Саша подтолкнул его и, помахав рукою, побежал назад, к дороге. Перепрыгивая через две ступеньки, Саша взбежал на лестничную площадку третьего этажа и, смахнув с ботинок снег, позвонил.
— Входи, у нас не закрыто, — сказала Тамара, пропуская Сашу вперед. — Из бани, что ли?
— На обвалы бегал. На санках прокатился.
— Моих чертенят там не видел?
— Не заметил.
— Целыми днями пропадают. Как бы головы себе не свернули.
— Ничего. Я сам вырос на этих обвалах.
— Это и видно, — улыбнулась Тамара и пригласила к столу. — Садись.
— Да я Леонида подожду. Должен, поди, скоро прийти?
— Пора. Все сроки давно уже вышли. Опять задержался где-нибудь. Он ведь у нас такой деятельный.
Не успела проговорить, как вошел Леонид, тоже раскрасневшийся, с распаренным лицом.
— С горки катался? — улыбнулся Саша.
— Он каждый день катается, — ответила за мужа Тамара. — Только там, под землей... Да на собраниях разных.
— Что, и там ругают? — пошутил Саша.
— Нет, он ругает. Заместитель председателя товарищеского суда. Во — шишка на ровном месте, — засмеялась Тамара. — Молчишь? Разве не так?
Леонид улыбнулся, но ничего не сказал; молча раздевшись, подсел к столу. Тамара кивнула Саше:
— Важничает. Видать, кого-нибудь с песочком драли?
— Поди ты! — отмахнулся лениво Леонид. — Гость ведь у нас.
— Верно, — то ли всерьез, то ли в шутку призналась Тамара. — Это мы сейчас.
Она принесла вишневую настойку: «Как раз для непьющих», посидев еще чуток, ушла в спальню разбирать кровати.
Еще не пришли в себя от Тамариного голоса, не пригляделись друг к другу, как заявились «чертенята», почти погодки, старшему, Ваське, — девять, младшему, Сережке, — восемь. Ничуть не смущаясь дядиного присутствия, как будто он и не гость вовсе, пристали к отцу насчет лыж, обещанных уже давно, но Тамара быстро выставила их из кухни.
— Поели — и спать. И чтоб у меня не возиться! — И дверь на кухню прикрыла, оставив мужчин наедине.
— Совсем взрослые, — сказал о детях Саша.
— А чё им делается? Растут.
— Растут, —
— Да всяко бывает.
— В папашу пошли, — улыбнулся Саша. — Есть с кого пример брать.
— Ну, — развел руками Леонид.
Саша вспомнил о Сергее Михайловиче, привет от него передал, подождал, что Леонид на это скажет, но тот плечами пожал:
— Какая тут учеба. Вот в заместители выбрали. Дело вроде нехитрое, а хлопотливое, одним матом не обойдешься... Отказывался, но где там! Да и втянулся. Все-таки люди... А учиться вроде и поздновато.
— А слово давал: «Расшибусь, но десять классов закончу».
Леонид живо повернулся к Саше:
— Оставь ты это, братуха. Это тебе учиться надо, а нам уж ладно. И так вроде не лишний, уважением пользуюсь, в газетке однажды пропечатали. Чего еще надо? Вот машину получу, и совсем будет хорошо. Как там, обещают к весне?
— Вроде бы так. А может, и раньше.
— Раньше бы не надо. Денег еще не собрал.
Саше хотелось заговорить о другом — о шахте, о том, как дела на работе идут, чтоб потом, разговорившись, спросить Леонида о главном — об отце, о могиле. Только так, — не сразу, а выждав немного, настроив брата на воспоминания, — Саша решил поступить. Ему казалось, что войти в разговор вопросом об отце, о могиле его вот так, неожиданно, посреди разных суетливых слов, может значить только одно: он еще не проникся, не принял близко то, что принято называть памятью сердца. А если так, то разве он сможет вызвать в душе Леонида ответное чувство, то же самое, какое испытывает он сейчас?
Но Леонид отвечал на Сашины вопросы уже односложно, с неохотой, видно было, что все его мысли заняты сейчас машиной. Саше отчетливо запомнился миг, когда Леонид в порыве неудержавшейся радости крепко сжал худенькое тело брата, легко приподнял, выдохнул:
— Эх, братуха, эта машина, черт бы ее взял, мне уже и во сне мерещится!..
Этот миг Саша вспомнил, когда он на следующий день вместе с матерью подходил к дому Стариковых — Августы и Петра. К ним Саша решил идти сразу же после того, как вернулся, переночевав у Леонида, утром домой. Мать не возражала. У нее были дела, Саша это видел, но идти один он не то что стеснялся, просто чувствовал, что мать может отвести в сторону тот неприятный разговор, который, конечно, возникнет вокруг все той же машины.
Августу они застали во дворе. Она несла большую охапку сена, и, не замечая их, прошла в стайку, и еще минуты две возилась там, а потом вышла с широкой совковой лопатой в руках. Увидев стоящих у крыльца гостей, остановилась. Прислонив лопату к забору, быстро пошла навстречу, вытирая покрасневшие с мороза руки о низ фуфайки.
— А у меня еще и печь не топлена, все еще никак не собралась. Пока Петра проводила, с ребятами провозилась, а тут еще во дворе потопталась. Ты уж пособи мне, мама, а ты, Саша, проходи в дом, газетки пока почитай, Радио включи.