Григорий Распутин: правда и ложь
Шрифт:
В общем в первый раз он произвел на меня скорее благоприятное впечатление. Мужичок, подумал я, себе на уме, с хитрецой, но натурально — религиозный, способный заражать этой религиозностью и будить от летаргического сна, в котором пребывает, что касается веры, множество православных. Не понравились мне только слишком нарядные сапоги — бутылкой, да то, что Григорий Ефимович прямо от меня ехал к очень уж знатной даме. „Я бы, — говорил он мне, — остался у тебя ночевать, да не могу: все зовут, должен ехать“. Показалось странным также, что Гриша целует дам при прощании. Очень уж, подумал я, развязный святой — из тех, что гастролируют по светским гостиным.
Много хорошего о Распутине мне наговорили большие приятели его — писатели Сазонов и Гофштеттер, — последний казался почти влюбленным в него, возился
106
Меньшиков М. О.Распутица в церкви // Литературная газета. 2003. № 38(5941). 17–23 сентября.
Так искусственным образом людям внушалась мысль, что Распутин — это грязный самозванец, пьяница и развратник. Такого рода пропаганда, начавшаяся как по команде, обрушилась на людей, заставляя верить уже своей массовостью и авторитетностью заявлений. Множество народа теперь находилось в смущении, не зная, кому и чему верить. Но даже среди этого смущения и растерянности люди, соприкасавшиеся лично с Григорием Ефимовичем, не могли не отдать должное его удивительным качествам. Вот что писал, например, писатель и филосов Василий Розанов: «От него „тяга“?!! Влиявшая на непоколебимого и ученого архимандрита?!.. На эту изящную, светящуюся талантом женщину?!! Какое-то „светопреставление“… Что-то, чего нельзя вообразить, допустить… И что — есть!!Воочию!!
Совсем позднее мне пришлось выслушать два рассказа „третьих лиц“ и не увлеченных, и не вовлеченных.
Разговор — о каком-то вопросе церкви, о каком-то моменте в жизни текущей церкви — был в квартире о. архимандрита: и мы все, я и другие присутствующие, были удивлены, что о. архимандрит, всегда такой определенный и резкий в суждениях, был на этот раз как будто чем-то связан… Разговор продолжался, как вдруг занавеска отодвинулась и из-за нее вышел этот странник, резко перебивая всех нас: „Пустое вы говорите, пустое и не то…“
Нужно было видеть, что произошло с отцом архимандритом: с момента, как вошел странник, очевидно слушавший все из-за занавески, его — не было.„ Нето. архимандрита“. Он весь поблек, принизился и исчез. Вошел в комнату дух, „духовная особа“ такой значительности, около которой резкий и властительный отец архимандрит исчез и отказывался иметь какие-нибудь „свои мысли“, „свои мнения“, быть „своим лицом“, — и мог только повторять то, что „ Онсказал“… Вспомнишь пифагорийское „ Сам изрек“, „ Учительсказал“. …Но и без шуток и „примеров“ — тут было что-то параллельное, одинаковое в силе; было что-то, проливающее свет на само пифагорейство…Была страшная личная скованность, личная зависимость одного человека от другого.
И в этой-то неисповедимой зависимости —все дело…» [107]
Розанов, однако, не сумел разглядеть за этой внешней духовной силой, которая его так поразила и постоянно влекла, чистоту сердца Григория
107
Розанов В. В.Апокалиптическая секта. Тип. Ф. Вайсберга и П. Гершунина, 1914. С. 434–435.
108
Там же. С. 435.
Розанов достаточно близко подошел к пониманию сущности дела — не мог он только переступить той последней черты, которая называется христианской верой. И все же его рассказ интересен: «Странник, о коем я упомянул, утонул в море анекдотов о нем, которых, чем более, тем гуще они заволакивают от нас существо дела… Между тем здесь великая тема для мысли и для любопытства. Мы, конечно, имеем перед собою „что-то“, чего совершенно не понимаем, и что натурально — есть, реально — есть; что присутствует в этом страннике…
…Можно объективнозаметить в Сибирском Страннике, отметить „научно“ и не проникая в корни дела, это что он поворачивает все „благочестие Руси“, искони, но безотчетно и недоказуемодержавшееся на корне аскетизма, „воздержания“, „не касания к женщине“ и вообще разобщения полов, —к типу или вернее к музыке азиатской мудрости (Авраам, Исаак, Давид и его „псалмы“, Соломон и „Песнь песней“, Магомет), — не только не разобщающей полы, но в высшей степени их соединяющей. Все „анекдоты“, сыплющиеся на голову Странника, до тех пор основательны, пока мы принимаем за что-то окончательное и универсальное „свою русскую точку зрения“ — точку зрения „своего прежнего“; и становятся бессильны при воспоминании о „псалмах Давида“, сложенных среди сонма его окружавших жен…
Странник чрезвычайно отталкивает европейский типрелигий, а „анекдоты“ возникли на почве великого удивления, как можно быть„религиозным лицом“, иметь посягательство на имя „святого человека“, при таких… „случайностях“. Но ведь „взяв анекдот в руки“ и вооружившись настроением анекдотиста, — это же самое можно рассказать о Магомете, о Соломоне, о Давиде, об Иакове и Аврааме, которые, однако, были близки к Богуи явили „знаки“ своей близости. Вот эти-то „знаки“ есть, очевидно, и у Странника: их читают те, кому это открыто.Это не „псалмы“, которые все могли бы прочесть.Таким образом, у него нет „знаков“ всеобщей убедительности.У него есть какое-то дело жизни…Какое? „Исцелил“ и „научил молитве“ — вот все, что пока определенно известно…
Но это „исцелился“ — личнаясторона дела. Но есть еще „история“… В истории Странник явно совершает переворот, показывая нам свою и азиатскую веру, где „все другое“… Потому что его „нравы“ перешагнули через край „нашего“. Говоря так, я выражаю отрицательную(не „европейскую“) суть дела. В чем же лежит положительное? Не вем. Серьезность вовлекаемых „в вихрь“ лиц, увлекаемых „в трубу“, необыкновенна: „тяга“ не оставляет ни малейшего сомнения в том, что мы не стоим перед явлением „маленьким и смешным“, что перед глазами России происходит не „анекдот“, а историястрашной серьезности…