Григорий Сковорода. Жизнь и учение
Шрифт:
За тобою маршируют, разоряют города,
Целый век бомбардируют, но достанут ли когда?
Ах, ничем мы недовольны: се источник всех скорбей!
Разных ум затеев полный — вот источник мятежей!..
Искание покой здесь возводится в метафизический принцип человеческой жизни: и корабли рассекают море, и войска берут города — все в поисках небесного покоя. Чувствуя со всех сторон волны хаотической воли, Сковорода страстно ищет камня,Петры, берега, пристани.Челнок мой бури
Се в бездну, се выспрь ввергает!
А несть мне днес мира.
И несть мне навклира.
Се море мя пожирает!
Гора до небес восходит;
Другая до бездн нисходит;
Надежда мне тает,
Душа исчезает.
Ждах — и се нест помогая!
О пристанище безбедно,
Тихо, сладко, безнаветно!
О Марин сыне!
Ты буди едине Кораблю моему брегом.
Ты в корабле моем спиши.
Восстани! Мой плач услыши!
Ах! Запрети морю.
Даждь помощь мне скору.
Ах! Восстани, моя славо!
Избави мя от напасти,
Смири души тленны страсти:
Се дух мой терзают.
Жизнь огорчевают.
Спаси мя, Петра, молюся!
И мы увидим в дальнейшем, что цикл символов, особенно властных над мышлением Сковороды, естественно группируется вокруг основного символа «Петры».
Алкание, жажда так мучат Сковороду, что момент достижения ему почти всегда рисуется как насыщение.
А как от грехов воскресну, как одену плоть небесну,
Ты во мне, я в тебе вселюся,
Сладости той насышуся
С тобою в беседе, с тобою в совете.
Как дня заход, как утра всход
О! се златых век лет!Он находит прекрасный образ для своей неутолимой жажды.
Объяли вкруг мя раны смертоносны;
Адовы беды обошли несносны!
Наяде страх и тьма. Ах година люта!
Злая минута!
Бодет утробу терн болезни твердый,
Скорбна душа мне, скорбна даже до смерти
Ах, кто мя от сего часа избавит?
Кто мя исправит?
Так африканский страждет елень скорый:
Он птиц быстрее спешит на горы,
А жажда жжет внутрь, насыщена гадом
И всяким ядом...
Скука, которая есть как бы изжога воли, поглощающей то, что не может волю насытить и удовлетворить, хаотическая расстроенность духа, ожесточенная окаменелость сердца, — все это признаки болезненного состояния. Это — мертвенность, сковывающая жизненные силы духовного организма. Сковорода рвется из этой мертвенности, и первый порыв состоит в ее осознании. Он чувствует себя мертвым и как бы лежащим в гробу. В Страстную Субботу он пишет:
Лежишь во гробе, празднуешь субботу
По трудах тяжких, по кровавом поту...
О новый роде победы!
О сыне Давидов!
Сыне Давидов, Лазаря воззвавый...
Убий телесну и во мне работу!
Даждь новый род сей победы,
О сыне Давидов!..
Отсюда рождается новый порыв, существенный
В Пасхальные дни, в дни светлой, космической радости, вот чего просит душа Сковороды:Веди меня с Тобою в горний путь на крест.
Рад я жить над горою, брошу долню перст...
Сраспнимое тело, спригвозди на крест,
Пусть буду аз вне не целой, дабы внутрь воскрес.
Пусть внешний мой иссохнет,
Да новый внутрь цветет; се смерть животна.
О новый Адаме! О краснейший сын!
О всего светный сраме! О буйства Афин!
Под буйством твоим свет,
Под смертью — жизнь без лет. Коль темный закров!
Эта жажда распятья и есть поворот от мрака к свету, — поворот, естественно находимый душой, страдания которой дошли до предела, ей свойственного. Этот порыв необычайно характерен для Сковороды. Гоголь, когда страждущий дух его осознал свою первородную мертвенность, в ужасе бросился к Церкви. Это — путь героический, необычайно ценный, почти универсальный. Так обращаются к Церкви тысячи самых простых людей, так обращаются к Церкви и одинокие, утонченные души Гюисманса, Бодлера.
Но Сковорода не обращается к Церкви. Он в Нее верит, но он не идет к священнику, чтобы облегчить свою душу исповедью и покаянием; он не подчиняет жизнь свою правилам духовной гигиены, т.е. церковному посту и аскетическим управлениям, для того, чтобы умирить хаос своей души. Он не идет в монахи, чтобы строгостью послушания получить власть над своим мятежным и своевольным духом.
Мы еще будем иметь случай поговорить об отношении Сковороды к Церкви, теперь же только отметим, что исцеления ищет он не в Церкви, а в себе, что в исканиях своих он идет не стезею послушания и смирения, а стезею дерзновенного личного утверждения своей тайной природы. Сораспяться он хочет не по церковно-мистическим мотивам, а только для того, чтобы «внешний» его иссох, чтобы в страданиях он обрел в себе, сам обрел, нового, тайного, скрытого в нем человека. Вяч.Иванов говорит.
И по Земле, по цветоносной, много,
Братья, любви Гоглоф святых:
Кущи дерев ждут ваших рук простертых,
Терние ждет багряных роз!
Земля имеет свои Голгофы, которые находятся в тайном созвучии с евангельской, Небесной Голгофой, но не сливаются с нею, образуя самостоятельный мистический факт в духовной жизни человечества. Голгофа, которую возжелал дух Сковороды, это — Голгофа Земли, а не Голгофа Неба, — вот отчего, ища креста и распятья, Сковорода не выходит из сферы природно-мистических переживаний. Он необычайно верен себе, своей природе, и эта верность, спасая его, намечает своеобразный выход из его душевного разлада.