Грим
Шрифт:
Не осталось ничего, кроме боли. Ничего…
— Больно? — безразлично спросил Драко. — Больно. Если бы ты не трогал мою мать… Но это ты предложил ее прикончить. Что она вам сделала? — закричал Малфой. Его лицо исказилось болью. — За что вы ее убили?! За что, тварь?! ЗА ЧТО?!
Самюель Стамп молчал, только глаза бешено вращались в глазницах, он дышал ртом, словно рыба, выброшенная на берег. Воспроизвести даже малейший звук для него было невиданной роскошью, тут бы вздох сделать и не умереть.
Малфой
Грим знал, что перед ним убийца. Знал, что уничтожать зло — его обязанность.
Жажда убийства была сильна, как никогда.
— Авада Кедавра!
Зеленый луч прекратил боль, прекратил страдание Сэмюеля Стампа, но не Малфоя.
В спину Драко ударило оглушающее заклинание. Он успел почувствовать приближение кого-то и отклониться от луча, но заклинание вскользь коснулось его левого плеча. Вся левая сторона тела онемела.
Малфой взлетел, минуя следующую вспышку магических искр. Она пронеслась у него под ногами, попав в мертвого Сэмюеля Стэмпа.
В Атриуме появился еще один человек. Самый сильный из всей троицы, прославленный мракоборец, закаленный во многих битвах. На его стороне огромный опыт, накопленный за многие годы, за две войны с Волдемортом. На стороне Грима — его сила.
— Так и знал, что ты когда-нибудь явишься. Маленький мальчик, которого мы по каким-то причинам не прикончили, зато прикончили его мамашу.
Малфой метнул заклинание, но Гавейн Робардс легко отклонил его.
— Слабенько. Хотя твой полет меня впечатлил, признаюсь. Твой лорд научил тебя этому?
Новое заклинание, и снова мракоборец отклоняет его. Робардс захохотал.
— Ты что, думаешь, что я не справлюсь с тобой? С щенком? Со слюнявым молокососом? Это эти двое — кабинетные работники, а я много повидал на своем веку. И убил многих Пожирателей. Я вообще на столько противных рож насмотрелся. Твоя относится к их числу.
На лице мракоборца сияла улыбка, но глаза были холодные, сосредоточенные. Он пытался вывести из себя противника, чтобы тот сделал непоправимую ошибку. А дальше — привычная схема. Это только в первый раз надо усилие, чтобы произнести смертоносное заклинание на человека. Трепет в душе, колебания. Потом легко, как прихлопнуть таракана.
— Почему моя мать?
— Как — почему? Она жена Пожирателя, она удовлетворяла его каждую ночь…
На это раз Гавейну пришлось срочно откланяться в сторону от пущенного в него зеленого луча.
— Она родила тебя, выродка, такого же, как и отец. Кстати, Нарцисса там Волдеморта не ублажала?
Мракоборец не заметил того мига, как Драко оказался прямо перед ним. Малфой опрокинул Робардса на пол, в полете выбивая из его рук палочку.
— Выродок! — тяжело произнес Робардс, Малфой прижал его коленом к земле, не давая подняться. —
Глаза Гавейна Робардса расширились, когда вместо Драко он увидел гигантского пса. И это было последнее, что он видел.
Впервые Грим осознал всю свою мощь. Тьма, все это время поднимающаяся в нем ревущей волной, отступающая и снова набухающая, захлестнула Малфоя. Он сам стал тьмой. Чудовищем, вершащим правосудие. Он больше не был человеком. Он стал существом, уничтожающим зло.
Грим преступил черту.
Острые как бритва когти пронзали плоть, ткани, кровеносные сосуды, нервы до самых костей. Они легко разорвали сердце, секунду назад еще пульсирующее, выталкивающее кровь в аорту, всего секунду назад дарящее жизнь своему обладателю.
Кости ломались под чудовищным напором лап и зубов Грима. Лицо превратилось в кровавое безобразное месиво. Оно уже и не было лицом.
Грим рвал, кусал до тех пор, пока все не превратилось в месиво. Морда и шерсть были заляпаны кровью.
Липкая, горячая, чужая кровь…
Малфой повалился на пол. Он был обессилен. Ярость, злость исчезли. Внутри осталась только боль. Чудовищная боль.
И теперь Драко лежал на треснувшим полу атриума среди мертвецов, таких же, как и он.
Он отомстил. Только легче не стало. Тьма в его душе не исчезла, ведь она была частью этой души. Она улеглась на время. До следующего раза.
*
Малфой сидел, прижавшись спиной к одной из бойниц Астрономической башни. В руках была почти пустая бутылка из-под огневиски. Драко не помнил, откуда ее взял и сколько бутылок он уже выпил. Это было не важно. Алкоголь не помогал, не притуплял боль, от которой разрывалось мертвое сердце.
Никогда в жизни Грим не чувствовал такой боли. Она не сравнима с Круциатусом. Эта боль намного сильнее физической.
Драко знал, что больше никогда не увидит свою мать. Никогда больше не заговорит с ней, не обнимет ее, вдыхая ее такой родной аромат, никогда больше не увидит ее улыбку, немного усталую, но светящуюся настоящей любовью к нему, к сыну. Никогда. Страшное слово, ломающее судьбы, опустошающее жизнь, лишающее мечты.
Малфой знал, что на том свете они не встретятся. Его мать — это свет, чистота. Она уже в лучшем мире. А его участь, участь убийцы — огромный котлован переплетенных тел.
Он не питал иллюзии насчет того, куда попадет. И хотя Драко знал, что его ждет, смерть больше не пугала его. Исчез привычный холод от этих мыслей, исчезло отторжение этой страшной правды, которую Малфой прекрасно сознавал. Смерть станет избавлением.
Он умрет. Осталось недолго. И тогда боль от потери прекратится.