Грозная Киевская Русь
Шрифт:
Митрополит Киевский Климент Смолятич (1147–1154 гг.) тоже говорит об изгоях, подчеркивая их экономическое значение в развитии крупного землевладения. Он осуждает «славы хотящих, иже прилагают дом к дому и села к селам, изгои же и сябры, и борти и пожни, ляда же и старины». Наконец, можно отнести частично к изгоям и правило Устава кн. Ярослава Владимировича о церковных судах, где говорится обо всех «домовных» людях (т. е. людях, принадлежащих архиерейским домам) и церковных, и монастырских. Их судит церковная власть. «Княжи волостели» в этот суд не вступаются, и «безатщина их епископу идет», т. е. их имущество при отсутствии прямых наследников переходит к епископу точно так же, как имущество княжого смерда в аналогичном случае переходит к князю.
Из всего, что нам известно об изгоях, можно сделать следующее заключение:
1) о городских изгоях мы почти ничего не знаем;
2) деревенские живут в селах церковных, княжеских, боярских;
3) состав
Итак, наши очень скудные и сбивчивые источники позволяют отметить довольно большой путь, пройденный изгоями от неизвестного нам момента их возникновения до XIII в. (позднее этот термин уже не встречается).
К XII в. положение, по крайней мере, деревенского изгоя, несомненно, более или менее определилось, и мы видим изгоя уже в вотчине крупного землевладельца в качестве крепостного, передаваемого в другие руки вместе с землей; в новом своем положении он начал смешиваться с массой других зависимых от феодалов элементов и потерял вместе со своим общественным лицом и свое особое наименование. Изгои эволюционируют подобно тем «сиротам», которые в процессе феодализации все больше и чаще превращались в зависимых и даже крепостных. Настаивать на очень большой близости зависимых сирот, смердов и изгоев, конечно, невозможно, но, несомненно, их объединяет некоторая общность положения: и сироты, и зависимые смерды, и изгои XII в. — люди, если не всегда крепостные в обычном для нас узком понимании этого термина (Leibeigene), то, во всяком случае, находящиеся в достаточно крепкой зависимости от своего землевладельца-феодала, люди, которых мы можем смело относить к категории лично зависимых.
В заключение очерка об изгоях не могу не сказать, что эта категория зависимого населения Киевского государства меньше всех других поддается изучению. Здесь поневоле приходится ограничиваться главным образом предположениями.
Среди зависимого от церковных учреждений населения наши источники называют еще несколько категорий: пущенник, задушный человек, прощенник. Последние имеются не только в церковных вотчинах, но и в княжеских [310] . Стало быть, и в боярских, так как у нас нет никаких оснований предполагать какое-либо принципиальное различие между вотчинами княжескими и боярскими.
310
Уставная грамота Смоленского кн. Ростислава Смоленской епископии 1150 г. «А се даю святей Богородици и епископу прощеники с медом и с кунами и с вирою и с продажами, и ни надобе их судити никакому же человеку». М. Ф. Владимирский-Буданов. Хрестоматия, в. 1, с. 219, 1908.
Кто они, эти люди?
Задушный человек — это, по-видимому, холоп, отпущенный на волю по духовному завещанию и данный в монастырь в качестве вклада с расчетом на молитвы братии «по душе» умершего вкладчика. Не подлежит сомнению, что задушный человек при этом переставал быть холопом и делался крепостным, крепким монастырю человеком.
Что касается пущенников, то нетрудно догадаться, что это люди, отпущенные из холопства и тоже ставшие крепостными церковных учреждений (поскольку все они считались людьми «церковными»).
Наших ученых давно уже занимает вопрос о соотношении этих пущенников с прощенниками. В церковном Уставе Владимира термин «прощенник», правда, встречающийся далеко не во всех вариантах этого Устава и, по-видимому, попавший сюда позднее [311] , соответствует термину «пущенник» в Уставе Всеволода (1125–1136), тоже дошедшем до нас не в первоначальном своем виде. Если опираться на эту замену одного термина другим, весьма вероятно, однозначащим, тогда придется трактовать их рядом.
311
С. В. Юшков. Исследования по истории русского права, вып. 1, с. 103. Автор полагает, что в Устав Владимира прощенники первоначально не входили совсем.
Принимая во внимание, что и прощенники, и пущенники в названных документах считаются людьми
В Соловецком монастыре, например, живали и работали на монастырь и в XX в. не только люди, давшие обет во время болезни на случай выздоровления, но и дети выздоровевших при таких же обстоятельствах родителей. В старину такие случаи могли быть еще более частыми.
Герберштейн тоже так объясняет этот термин: «Владимир подчинил власти церковной… и тех, кто получил чудесное исцеление от какого-либо святого». Характерна в этом отношении и прибавка в других текстах к термину «прощенник» слова «божий» («прощенники божии») [312] .
Если бы прощенники-пущенники были только людьми церковными, то вопрос разрешался бы довольно просто. Но дело в том, что мы имеем «прощенников» и в княжеской вотчине. Смоленский кн. Ростислав передает их Смоленской епископии. И это последнее обстоятельство осложняет решение задачи.
312
А. Е. Пресняков. Лекции по русской истории, с. 120.
С. В. Бахрушин предлагает понимать прощенников-пущенников так же, как понимал их и Ключевский. Он называет их «людьми, либо совершившими преступление, либо неоплатными должниками, которые избавлялись от взыскания под условием пожизненной работы (иногда даже потомственной) на землях церкви» [313] . Может быть, С. В. Бахрушин и прав, но тогда непонятным делается, почему же эти люди считаются «церковными»: ведь попадать в неоплатные должники можно было гораздо чаще к светским вотчинникам, особенно если принять во внимание, что церковных учреждений тогда было не так много.
313
С. В. Бахрушин. К вопросу о крещении Киевской Руси // «Историк-марксист», II, с. 66, 1937.
«Правда Русская» говорит нам о том, как поступали в таких случаях (вдачи, отчасти закупы). Непонятным делается и прощение совершенного преступления, так как подобные случаи тоже могли происходить не только в монастырях и церковных учреждениях, а главное, что отказ потерпевшей стороны от иска едва ли снимал с преступника ответственность за преступление, а по мнению В. О. Ключевского — вовсе не снимал ее [314] .
Пример прощенников, который приводит С. В. Бахрушин, ссылаясь при этом на Ключевского, мне кажется, не совсем убедителен, потому что в рассказе Поликарпа об иноке Григории нет «прощения», а скорее есть именно наказание. Один раз Григорий выкупил воров от государственного судьи: «Властелин градский нача мучити их» (воров. — Б. Г.), и выкупленные воры сами «вдаша себе Печерскому манастыреви»; в другой раз тот же Григорий пойманных воров наказал сам, не доводя дела до суда, «осуди я в работу Печерскому манастыреви». Воры действительно стали работать на монастырь «и с чады своими». Ключевский тоже не считает этих воров «прощенниками». Он этими примерами хочет лишь показать, «как делались монастырскими слугами и на каких условиях служили монастырю люди, отрывавшиеся от общества или угрожаемые изгнанием из него» [315] . Ключевский больше склонен причислять этих «воров» к категории изгоев. «Прощенниками» в грамоте кн. Ростислава Ключевский считает предположительно людей, «доставшихся князю в холопство за преступления или за долги, может быть, приобретенных и каким-либо другим способом и им прощенных, отпущенных на волю без выкупа». «Медовый и денежный оброк они платили, вероятно, за пользование бортными лесами и полевыми участками на княжеской земле, на которой они были поселены еще до освобождения и на которой остались, получив свободу, подобно тому, как в Византии сельские рабы иногда получали личную свободу с обязательством оставаться на пашне в положении прикрепленных к земле крестьян» [316] .
314
В. О. Ключевский. Опыты и исследования, т. I, с. 320, 1919.
315
Там же, с. 319.
316
Там же, с. 321.