Грустный день смеха(Повести и рассказы)

Дубровин Евгений Пантелеевич

Вдруг зарычал Рекс. Я вспомнил про Рекса и обрадовался. Если прижаться к нему, можно чудесно провести ночь. Я посмотрел в сторону Рекса и не увидел его. В лунном свете холодно блестела цепь. Рекс не мог зарычать. Рекса не было. Я схватил цепь и почувствовал что-то липкое. Я поднес руку близко к глазам. Это была кровь… Теперь мне стало ясно, откуда у нас продукты: они продали Рекса самому толстому человеку в Утином.

…Если бы он вышел сразу, я не знаю, что бы я сделал. Но он вышел не сразу: я долго стучал в ворота.

Наконец он вышел, и морда у него лоснилась. Свет от лампы падал ему сзади. Он сразу узнал меня, глаза у него забегали.

— Где он? — спросил я.

— Кто он? Ты о ком говоришь, мальчик?

— Вы его уже съели?

— Я что-то тебя не понимаю.

Он машинально вытер ладонью рот.

— Вы не человек! — крикнул я.

— Что тебе надо, мальчик?

От него пахло псиной. Он остался спокойным, — видно, ему приходилось слышать и не такое, и он привык, — но мои слова все-таки, наверно, задели его. Он пошел проводить меня до ворот.

— Ты не знаешь, что такое смерть, мальчик, — сказал он грустно. — Ты ни разу не видел ее глаза. Когда ты будешь умирать, ты вспомнишь мои слова, мальчик. Жаль только, тебе не скоро умирать.

Из помойной ямы в упор лунным взглядом смотрела на меня голова Рекса.

Я считаю до семи

Лампа мигала и чадила. Дядя Авес метался на кровати, бормоча ругательства и вскрикивая. На полу валялся пистолет. Я поднял его и положил в карман. Затем я потряс дядюшку за плечо. Авес Чивонави открыл безумный глаз.

— Пить, — прохрипел он.

Я подал ему кружку с водой. Дядюшка выпил ее всю, и у него открылся второй глаз.

— Река Хунцы, — хрипло сказал он и повернулся на бок, но я снова потряс его.

— Вставайте, Сева Иванович.

— Чего тебе надо? — вскипел дядюшка. — Уйди, а то застрелю.

— Вставайте, Сева Иванович.

Дядюшка полез в карман галифе, потом пошарил под подушкой. Пистолета не было, и это озадачило дядюшку.

— Куда же он делся, река Хунцы? — пробормотал дядя Авес и сполз на пол.

— Собирайте свои вещи, Сева Иванович, — сказал я.

Я вытащил из-под кровати дядюшкин облезлый чемодан и стал кидать туда его рубашки и всякую всячину. Он следил за мной с удивлением, а потом попытался отобрать чемодан, но я наставил на него пистолет.

— Придется вам уехать, Сева Иванович. Я уже больше не могу. Я вас боюсь.

— Не бойся меня, трюфель, я же твой дядя, река Хунцы!

— Может быть, но сейчас вам лучше уйти. Придет отец — тогда пусть он разбирается.

— Я твой дядя! — закричал Авес. — Ты должен меня слушаться!

— Я решил твердо. В крайнем случае я буду стрелять, Сева Иванович. Я не знаю, кто вы и что вам здесь надо.

Дядя Авес сел на кровать и заплакал.

— Я всегда был такой… Я со странностями… Я и в детстве был такой…

— Буду считать до десяти,

Сева Иванович.

Когда я сказал «семь», дядюшка Авес встал с кровати и стал собирать свои вещи.

— Ты жестокий, безжалостный мальчишка. Прогнать своего родного дядю!

Вад так и не проснулся. Перед уходом Авес Чивонави погладил его по голове.

— Брат у тебя нормальный ребенок. А ты ненормальный ребенок. Ты рано состарился.

— До свидания, Сева Иванович! — сказал я.

— До свиданья, Виктор Анатольевич. — Дядя Авес хотел меня уязвить.

Я помог донести ему до калитки чемодан. Чемодан был тяжелый. Когда дядя Авес взял его, то согнулся в три погибели.

Я вернулся в дом, но заснуть уже больше не мог. Вся комната пропахла пьяным дядей Авесом, везде валялся его хлам — какие-то пузырьки из-под вонючих лекарств, рваные носки.

Я стал убирать в комнате и случайно наткнулся на маску от противогаза. Она была точь-в-точь как у того нищего…

Я кинулся к двери, задвинул тяжелый засов, потом закрыл ставни, придвинул к двери сундук, потушил свет. Сделав все это, я сжал рукоятку пистолета и стал ждать. Я не сомневался, что дядя Авес не ушел, а ждет во дворе подходящего момента. Меня била противная дрожь.

Я прождал до самого восхода солнца. И только когда за мной пришел один из моряков, я решился открыть дверь.

Дядя Авес не появился ни завтра, ни послезавтра, и ни завтра, ни послезавтра я не ходил сдавать пистолет.

Вторая любовь (окончание)

Самыми неприятными для меня теперь стали обеденные перерывы. Когда ничего не оставалось делать, как лежать на скирде и смотреть на дорогу. С некоторых пор я стал бояться пустой дороги.

Однажды в один из таких перерывов я увидел, что из поселка кто-то идет. Это мог быть и просто прохожий, а мог и отец, дядя Авес, милиционер, Комендант…

Но вскоре стало ясно, что идущий человек — девчонка. И девчонка не простая, а Лора.

Она тоже узнала меня и остановилась внизу.

— Вить, а Вить… Слезь на минутку.

Я слез со скирды.

— Чего тебе?

— Ты почему не приходишь?

— Мне некогда. Я изучаю древнегреческий язык.

У нее был очень красивый бант. Огромный черный бант в светлых волосах. И платье у нее было очень красивое.

— Я не хотела рассказывать про вас… Я случайно… Я устала… Так долго шла.

Она стояла передо мной, опустив руки, и слезы катились по ее очень красивым щекам. На них не было пыли. И ноги у нее не были пыльными.

Она немного поплакала, а потом вытерла слезы маленьким розовым платочком и спросила:

— Ты еще ни с кем не дружишь?

— Дружу.

Она помолчала.

— Красивая?

— Очень.

— Давай с тобой снова дружить.

— А как же моя девчонка?

— Брось ее…