Грустный клоун
Шрифт:
— Не придумывай! — вздыхает Соколовская, — Он бы с тобой так не поступил, свои шутки он шутит только с тобой!
— Ага, не поступил бы! Предатель!
— Костик… Не злись, он просто не смог смотреть, как ты портишь жизнь и себе, и другим.
— Да, передай ему большое спасибо, сейчас моя жизнь стала значительно лучше!
— Не кисни! — Машка пытается меня приободрить, — Я просто хотела сказать, что мы тебя все равно любим! Майка по тебе скучает. Ты хотя бы меня разблокируй и заходи в гости. Если захочешь извиниться перед Алиной, ты мне скажи, я что-нибудь придумаю…
— Спасибо, Маш, — шепчу в пол голоса,
— Игошин! — говорит коварно, я даже представляю, как в этот момент выглядят ее глаза, — Соберись! Ты же классный, ты великий! Ты можешь исправить все, что испортил! Хочешь, назову тебя карликом или недомерком, чтобы ты порадовался?
— Давай! — я прыскаю смехом, хотя глаза уже стали влажными и одна гадская слезинка успела скатиться по щеке.
— Не грусти, злобная карлица! Твоя любовь обязательно встретится и с Лехой вы тоже обязательно помиритесь! У него пополняется список в заметках на телефоне, где он записывает, как еще тебя можно обозвать.
— А если на мне и правда проклятье? — вспоминаю сначала Элеонору, а потом свое собственное, которое я сам назвал проклятьем Машки Соколовской.
— Сейчас все снимем! — Машка что-то шипит в трубку, а потом радостно сообщает, — Готово!
— Спасибо! — мое настроение становится чуть лучше.
— Ну всё, я побежала! Майка спать хочет. Передать Лехе от тебя привет?
— Говна ему передай на лопате, — ворчу обиженно, потому что представляю, как сейчас они уложат ребенка, а потом девчонки будут чесать языками, а Лось будет пить пиво и ржать с моим Лехой.
— Обязательно! С Днем Рождения!
Машка отключается, а меня все еще колотит. Сначала от ненависти к чертиле, который забрал у меня абсолютно все, а потом от ненависти к себе, за то, что сам все профукал. Я больше никогда не буду называть себя великим, какой угодно, но только не такой. Трусливый, завистливый, гордый, злобный, любое слово подойдет ко мне намного лучше. С этими мыслями отправляюсь спать, чтобы завтра встретить еще один пустой и никому не нужный, прожитый зря, день.
Глава 17
Еще одна неделя пустой, неинтересной жизни подошла к концу. Новостей нет. Разблокировал Машку и Леху, но не дождался ни звонка, ни смски. Ведьма тоже все еще где-то летает. Удивительно. Кажется, Игошинская чуйка сломалась, потому что, каждый день, меня не отпускает ощущение, что вурдалачка обязательно вот-вот выскочит из-за угла, но она не выскакивает. Правда что ли обиделась? Наверно, да, Игошин умеет разочаровывать.
Зато сделал кое- что хорошее. Зарегистрировал новый, виртуальный номер и накатал Андоленко длиннющее сообщение с пояснениями, извинился, покаялся и попросил не сердиться на меня. По двум синим галочкам, понял, что мое смс с раскаянием, она все таки прочитала. Ответ пришел только через сутки, Алина написала короткое, сухое: «Ок» и на этом наша замечательная история подошла к концу. Отпустило ли меня? Нифига. Чувствовал себя дерьмом собачьим и мне это не нравилось. Неужели к двадцати семи годам у меня проснулась совесть? Лучше бы и дальше спала. Мне же ко всем моим проблемам не хватало только самобичевания. Даже надвигающиеся праздники не радуют. Москва уже такая красивая, украшенная к Новому году, блестит и переливается, у всех вокруг настроение хорошее, только Игошин опять хмурый.
Долго не выбираю, хватаю первую попавшуюся и тащусь на кассу. Только по дороге к тачке соображаю, нафига мне одному пятилитровая кастрюля, надо было брать большой ковшик, грустно выдыхаю и гружу ее багажник, громко хлопаю крышкой и замираю. Внезапно, сердце как-то странно бахает, глаза хитро щурятся и внимательно следят за темным силуэтом на другом конце улицы. Вот ты где, мелкая ведьма! Вижу субтильную фигуру в черном, дутом пуховике, дурацкой шапке и высоких ботинках, идет вверх по улице, подпрыгивает и быстрым темпом движется в сторону метро. Куда посвистела? Не знаю почему, но закрываю тачку и резво направляюсь к светофору, чтобы перейти на другую сторону, этот гадский предатель тормозит меня на двадцать секунд и спину ведьмы я уже не вижу.
— Пропустите! Да пропустите же! — пищу в медленном потоке и ныряю между людьми.
Куда ты так втопил Игошин? Точно! Придумал! Надо догнать Бэллу и узнать, как там ее дела с длинной шпалой, если все срослось, значит старая ведьма не наврала, тогда меня и правда ждет одиночество. Хоть я и очень юркий, но из-за людей нахожу ее не сразу. Она и так мелкая, а мне снизу так вообще ничего не видно, но у дверей метро скапливается очередь, я замечаю знакомую шапку и включаю пятую скорость. Когда между нами остается всего несколько метров, сильно замедляюсь, чтобы выровнять дыхание, хотя мое красное, запыхавшееся лицо, все равно меня сдаст.
— Вурдалачка, привет! Все никак не можешь меня забыть? Преследуешь? — тяну ее за капюшон и строю дебильную гримасу.
Она разворачивается, хлопает глазами и хмурит брови. Потому что это не она. И глаза не ее, и губы. Судя по виду, какая-то семиклашка.
— Что, простите? — шокированный ребенок непонимающе на меня смотрит.
— Извини, обознался, — бурчу себе под нос, краснею, как рак и спешно двигаюсь в обратную сторону.
Дебил! Разбегался! Еще и чего-то обрадовался! Совсем опух от своего одиночества, что аж за вурдалачкой побежал! Проклятая Кикимора… То приснится, то примерещится.
Ворчал, как дед всю обратную дорогу. Какого-то фига, очень сильно расстроился, а потом расстроился из-за того, что расстроился… Хуже бабы, честное слово. И спалось опять хреново, ворочался почти до утра и никак не мог отрубиться. Утром чувствовал себя зомби. Два раза чуть не уснул за рулем, на длинных светофорах. Решил надо зайти в кофейню и взять самый крепкий кофе, чтобы взбодриться, пока не отключился прямо за рабочим столом.
— Привет, Костик! Давно тебя не было видно! — Анька широко улыбается.
А я знаю твой секретик, Анька! Ты- сиськастый леопард! От воспоминаний о поездке официантки на заднем сидении моей ласточки в состоянии полного не стояния, на лице появляется шальная ухмылка.
— Тебе как обычно? — спрашивает она, — Что сегодня пишем?
И мне опять становится грустно. Даже написать нечего.
— Нет, мне самое крепкое и большое из того, что у вас есть. И писать ничего не надо.
— Хорошо, — Анька передает бармену стаканчик, пробивает чек и кивком головы зовет следующего за мной в очереди.