Груз детства
Шрифт:
Нет, я была не просто свидетелем чьей-то смерти. Я сама спасалась и выживала! И я выжила. Я сумела мобилизоваться, собраться и сообразить, что делать, чтобы не поймать шальных пуль. И выживала я, уж точно не для того, чтобы быть свидетелем чужой смерти, и бороться с ужасными воспоминаниями, а для того, чтобы проживать свою жизнь, молодость, зрелость, старость… Но вот эта вся лирика, мои планы на жизнь и чудеса генетики мало интересовали следователя.
Он позвонил еще два раза и начался карантин, ставший для меня благодатью. Пропала необходимость выходить на улицу, что казалась мне опасной. Пандемия, и возникшие с ней изменения, отвлекали меня от личной борьбы за право жить, а не выживать… Отвлекали, но не могли затмить страшные воспоминания, что захватили
Я вспомнила и допрос. Ещё раз перенести очередное общение с теми, кто открыто угрожал и унижал казалось невозможным. Познакомилась ближе с делом Цкаева, пришла в еще больший ужас, и социофобия с паранойей зацвели буйным цветом.
Звонки невидимого следователя запустили ре-травматизацию: ужас и боль, которые я, будучи шокированной, не прожила и не прочувствовала “там и тогда”, а послушно проигнорировала, обесценила и вытеснила, накрыли меня тяжелой тушей…
Я застряла в чудовищном мгновении из далекого прошлого. Казалось, что я тоже погибла в обстреле и давно мертва, а вся последующая жизнь – галлюцинация и фантазия. Снова и снова я становилась невольным очевидцем кровожадного преступления в своих кошмарах. Во сне и наяву происходило проживание непрожитого. Меня душила вина за закрытую дверь перед бегущим человеком… Ненавидела себя за трусость и необратимую ошибку, ведь я спутала обреченного человека, бегущего к спасению, с опасным нападающим.
А самое главное – появился навязчивый страх, что в любой момент, в любом месте может начаться что-то ужасное, а именно – обстрел. На улице, средь бела дня. Обстрел, от которого мне опять придётся спасаться. А вдруг я живу девятую жизнь? И следующая попытка не будет удачной?…
Возникло множество вопросов и к преступникам. Неужели нельзя было найти другое время и место для своих разборок? Неужели не было другого способа? Почему нельзя было «убрать» человека обратившись к Лиону из фильма, например… Почему человеческая жизнь, которая каждому достается с большим трудом, чудесная, многогранная и сложная всё ещё является разменной монетой? Почему во то время, когда можно убивать друг друга виртуально в компьютерных играх, всё ещё существует необходимость убивать друг друга в реальности? Почему в тот день маленькие школьницы, возвращаясь домой, были вынуждены в ужасе убегать от обстрела? И почему во времена пейнтбола и суперкрутых водных автоматов все еще необходимо использовать настоящее оружие?…
Из уроков ОБЖ я помнила про первую помощь, непрямой массаж сердца, искусственное дыхание… Однако я не нашла в своей памяти информацию о самопомощи и действиях после удавшегося выживания. Мне неизвестно учат ли в школах или семьях, как говорить с людьми, коим пришлось столкнуться с внезапным ужасом и выжить. В основном, я слышала от коллег, друзей, близких: «Постарайся забыть. Живи своей жизнью. Не принимай это близко к сердцу. Всё будет хорошо. Не грусти. Не переживай».
И сейчас я понимаю, из ужасного оцепенения после страшной трагедии, где мне повезло выжить, меня могли спасти слова: Дыши! Дыши глубже! Помни о глубоком дыхании! Дыши полной грудью! Говори! Говори столько сколько тебе нужно! Выговаривай всё, вообще всё! Матерись если хочешь! Покричи, если это тебе нужно! Я слушаю! Я буду слушать все! Я рядом! Все твои чувства и переживания в этой ситуации – важны! Ты сделала всё возможное! Твоей вины в случившемся нет! Ты сделала все правильно! Ты молодец! Жизнь продолжается! Смотри какая ты умница – тебя ни одна пуля не зацепила! Дыши! Дыши глубже! К сожалению, так бывает! Но сейчас ты в безопасности! Ты в безопасности. Дыши. Чего сейчас хочешь? Хочешь обняться? А – мороженое?
часть 4
Самый трагичный день в моей жизни, превратили гигантскую пропасть между мной и нормальным миром, образовавшуюся с течением жизни в неблагоприятных условиях, в бездну. Безвозвратно потеряв немногочисленные, и тем ценные, точки соприкосновения с обществом, я оказалась обреченной на одиночество. Я потеряла
Как ни странно, именно звонок безликого следователя оказался стимулом к психотерапии… Началось мучительное время. Война за рассудок. Подбор антидепрессантов, превращение из клиента психолога в пациента психиатра и психотерапевта… Мне резко исполнилось восемьдесят лет, и я устала жить. Поезда метро, красные светофоры, мосты и окна манили меня, и чтобы не поддаться их зову, я прилагала огромные усилия. Каждый день я заставляла себя жить. Усугубилась социофобия, как и другие страхи. Из глубочайшего морального разочарования в людях, и очередного экзистенциального кризиса взошли ростки мизантропии, и зацвела депрессия.
С переездом в Санкт-Петербург жизнь и новая среда стали настолько меня устраивать, что однажды желание смотреть на реальность через призму алкогольного опьянения, как по щелчку пальцев, исчезло. И даже после звонка следователя не удалось возвратиться к алкоголю: без регулярной практики, навык получения удовольствия от спиртного пропал, усилился мучительный бодун, а страдать я никогда не любила…
Для заземления я вернулась к изучению английского языка и связалась со своим репетитором после долгого перерыва. Чтобы для прошлого совсем не было места в настоящем, я начала изучать еще и французский. Для окончательного отвлечения от новой реальности я решилась на преодоление ужаса и паники перед огнестрельным оружием. Из скромного арсенала тира я выбрала старенькую пневматическую беретту.
– Чтобы попасть в десятку, нужно целиться в нижнюю семерку… – проинструктировала меня пухлая и угрюмая девушка – у пистолета сбился прицел, ему нужен ремонт.
«Как и мне. – подумала я и отказалась от предложенной альтернативы. – Мой прицел тоже сбит».
В психотерапии началась переоценка собственной личности с учётом новых обстоятельств. Я вспомнила: похожий взгляд, полный ужаса и ярости, что вряд ли теперь забудется, впервые я встретила у Репина в картине “Иван грозный…”. Встречала похожий взгляд и в кино. Но взгляд моего бегущего человека был в тысячу раз мощнее, пронзительнее всего, увиденного мною ранее.
Именно в терапии я осознала нелепость фразы “как в кино”. Жизнь первична. Жизнь насыщеннее и ярче, тоньше и многограннее любого спектакля, книги, фильма, фантазии и воображения! Возможно кино, и другие формы искусства ценны именно схожестью с жизнью. Но вряд ли что-то сможет сравниться с непредсказуемостью и спонтанностью, свойственной только жизни.
Реальность одновременно иррациональна и логична, бескомпромиссна и совершенно неожиданна. Впервые я встретила ужасный обезумевший взгляд в глазах своей матери. Мне было шестнадцать, когда она смотрела на меня так же, как позже – бегущий человек. Мама намеревалась меня зарезать.
После прогулки с одноклассником в свои тридцать три, на меня нахлынула ностальгия. Я решила вернуться в одиннадцатый класс и открыла старый личный дневник. Кроме тёплых волнительных воспоминаний, я наткнулась на запись: «…Вчера я чуть не отправилась на тот свет…».
В глазах мамы, кроме ужаса, была ледяная решимость, ненависть, отвращение. Схватив меня левой рукой за волосы, правой она обратным хватом держала внушительный кухонный нож и целясь сверху слева в район моей шеи приговаривала: «Я сейчас тебя, как свинью зарежу, чтобы больше с тобой не мучаться!».
Причина – хорошая девочка огрызнулась авторитарной матери… Удивительно, я никогда не была трудным подростком. Трудными были мои родители. Приложив максимум усилий, преодолев вину за причиняемую руке матери боль, я, выламывая ее пальцы, выкрутила нож обеими руками.
Не понимая, что делать с маминым покушением на мою жизнь, я обратилась за помощью к учительнице, кому доверяла со второго класса. Ни помощи, ни рекомендаций от взрослого человека я не получила – учительница мне не поверила. Тогда мне помог мой старый друг – Стокгольмский синдром: я как-то оправдала поступок мамочки, и продолжила её “любить”. Происшествие описала в личном дневнике, а воспоминание по старой привычке вытеснила и забыла.