Грядущий мир. Катастрофа
Шрифт:
— Это главный нерв Мирового Города, — сообщает Стерн. — Отсюда ответвляются нервы по всем станциям и подстанциям земного шара.
Утомленные, выходят они из счетного отделения, поднимаются на лифте на пристань и идут по трапам к своему кораблю. Корабль отчаливает. Стерн нажимает клавишу на подъем, и он взвивается к небу.
Навстречу кораблю плывет маленькая воздушная яхта. Она причаливает к нему. Высокий, крепко сложенный человек с острыми глазами перекидывает с борта
— Лессли! — восклицает Стерн в своей капитанской будке.
— Лессли! — шепчет Евгения, увидев его из каюты, и опускает вдруг вспыхнувшее лицо.
— Слушайте, Евгения Моран. Два дня я здесь на корабле, и вы еще ничего не решили. Я улечу один.
— Нет, нет, подождите. Лессли!
— Тогда улетим вместе.
— Я еще не могу… Нет, нет!
Они сидят на корме яхты Лессли. Утренняя заря льет теплую алость и окрашивает розоватою лазурью борта обоих судов, плывущих рядом. Внизу, в утренней опаловой дымке расстилается Японский Сектор Мирового Города.
— Вы любите Викентьева?
— Нет… Но я как-то связана с ним. Я вас люблю, Лессли.
— Так что же удерживает вас?
— Не знаю…
— Решимости больше! Решимости!
Рубином и перламутром играют облака на востоке. Высоко в розовеющем небе плывут золотые пушинки.
— Ваши женщины энергичны и самостоятельны, Лессли.
— Да. Но в вас больше мягкости.
— Из-за этой мягкости у меня не хватает силы оставить Викентьева одного. Куда вы идете, Лессли?
Лессли встает и направляется к борту яхты. Вырвавшийся из огненных облаков багровый шар солнца заткал золотом его мощную фигуру.
— Я хочу отчалить.
— А я?
— Вы полетите со мною.
— Лессли, погодите… Я не знаю…
— Тогда я отчалю один.
— Нет! Нет!
Лессли отвинчивает мостик. Евгения закрыла лицо руками, но не протестует. Они уходят в будку. Нажим клавишей. Яхта отделяется от воздушного корабля и взвивается вверх.
Викентьев бежит из каюты. Протягивает руки к яхте. Кричит:
— Евгения! Евгения!
Яхта круто поворачивает и, сверкая бортами, сливается с сияющими потоками солнечных лучей.
Викентьев перегнулся через борт. Стерн отрывает его от борта и ведет в каюту:
— Не надо, мой друг, не надо, — успокаивает он Викентьева.
Идеограф звонит:
— Викентьев, голубчик! Не огорчайтесь! Так надо! Я люблю Лессли.
Ночью Стерн находит Викентьева на полу каюты, с закрытыми глазами.
— Я одинок… Как в пустыне…
Корабль снизился и причалил к террасе. Стерн берет под руку Викентьева и спускается с ним в его
— Уходите, я хочу быть один, — просит Викентьев Стерна.
Стерн грустно качает головою и уходит.
В той комнате жила Евгения. Теперь ее нет. Он один, совсем один, в этом великом, но чужом Мировом Городе. Викентьев бродит по комнатам, опустив голову, подходит к радио-идеографу.
— Ява! Остров Ява! — вызывает он.
— Соедините с Лессли… Это я, Викентьев. Я хочу говорить с Евгенией.
Лицо Евгении. Ее волосы цвета сумерек. Лицо грустно, но глаза горят счастьем.
— Викентьев, мне вас так жаль!
Но Викентьев, против ее желания, читает ее мысли:
— Мне так хорошо! Я так счастлива! Жизнь моя полна! Лессли! Лессли!
Викентьев разъединяет идеограф и выходит из комнаты. Лифт спускает его вниз, на улицу. Он идет, сам не зная куда, по светящимся улицам Мирового Города. Тротуары почти пусты. Граждане Мирового Города — на террасах. В серебристо-голубом сиянии мчатся по мостовым радиомобили.
Надломленный, без мыслей в голове, Викентьев бродит по улицам, пересекает широкие площади, поднимается на горбы мостов, спускается в туннели. У него подкашиваются ноги от усталости, но он не останавливается.
Какой-то длинный бесконечный мост. Бруклинский мост. Викентьев шатаясь бродит по мосту. За ним увязалась собака, которая не отстает от него, и, когда он останавливается, она поднимает морду, виляет хвостом и тихо скулит. Он ежеминутно оглядывается — не отстала ли собака, и боится, что она уйдет от него.
Золотые пряди зари раскинулись на восточном склоне неба. Викентьев прислонился спиною к стене огромного дома. Собака сидит у его ног и, подняв к нему морду, тихо скулит.
— Собака, ты тоже одинока? Ты потеряла своих?
Не сознавая сам, для чего он это делает, Викентьев прикрепляет к голове собаки чашечки карманного идеографа, которым снабжен каждый гражданин Мирового Города.
Странное ощущение. Тоска по запаху, по острому запаху. Этот запах шел от человека с громким голосом. Где этот человек? Где хозяин?
Собака потеряла своего хозяина и тоскует. Викентьев потерял близкого человека. Собака и человек одинаково одиноки в этом всемирном муравейнике. Идем дальше, собака. Куда? Не все ли равно?
— Гражданин! Гражданин!
Кто-то трясет Викентьева за плечи. Он сидит на ступени высокого дома, опустил голову на руки и спит.
— Гражданин! Гражданин! Вы больны?
Викентьев раскрывает усталые веки и поднимает голову. Человек в светлом плаще положил свои руки на его плечи и говорит что-то.