Грязные игры
Шрифт:
– В инфаркт вгонишь, имитатор, - вытер лоб начальник группы.
– Не можешь по-людски объяснить?
– А я чо делаю!
– обиделся Гога.
– Говорю же, последний счет копируем, сбрасываем на актив, потом в петельку...
– Помолчи!
– поднял руку Толмачев.
– Борис, ты читал последний доклад по обеспечению информационной безопасности?
– Читал, - насторожился Шаповалов.
– Так там же говорится об информационной диверсии!
– То, что предлагает наш юный друг, и есть информационная диверсия. С помощью программы Гоги можно раздеть любой банк до трусов. Была бы
– Так, - почесал переносицу Шаповалов.
– А в группе мониторинга могли до этого додуматься?
– Уже додумались, - буркнул Гога.
– Только насчет петельки не сообразили. А без нее останутся следы. Им проще, в мониторинге. Они в сеть врезаются и пасутся.
– А ты, значит, не пасешься?
– прищурился Шаповалов.
– Не дают, козлы!
– огорченно сказал Олейников.
– Какая жалость... Набросайте предложение насчет банка и трусов. Коротко и внятно. Без петелек! Чтобы даже я понял. Полчаса хватит? Заодно и покажу полковнику. Может, наш вариант продвинет операцию. Чем черт не шутит...
Гога подождал, пока за начальником закроется дверь, и сказал:
– Вот хороший он, Борис Викторович, душевный. И ученый, и экономист. А компьютера боится. Я уже заметил, Николай Андреевич, что все старики боятся компьютеров. Тут, блин, наблюдается психологическая детерминация, а вовсе не возрастная.
Если...
– Кончай трепаться, - одернул его Толмачев.
– Мне тоже не двадцать лет. И даже не тридцать. Так что без намеков! Давай работать...
Олейников скрылся за компьютером - писать, а Толмачев встал за его спиной - редактировать по ходу...
Как в воду глядел: отпуск откладывался на неопределенное время. Теперь группа уходила с работы поздно вечером. А по утрам на оперативных совещаниях Кардапольцев раздраженно намекал всем о чувстве ответственности. Под этот нервный шум майор Шаповалов, боявшийся компьютеров, вознамерился оборудовать группу по последнему слову техники. И благословил Гогу как специалиста на разбой. Специалист тряс пожилого подполковника, отвечающего за материально-техническое обеспечение.
– У вас в группе и так только черта лысого не хватает!
– слабо отбивался подполковник.
– Смету жрете, как черви яблоко...
У него давно шла кругом голова от бардака, а под ним он понимал чудовищное несоответствие штатных должностей званиям, несоответствие, мало представимое в нормальном армейском подразделении, но вполне обычное в ОБЭП. Подполковник лейтенанта Гогу, л е т е х у, крикуна лохматого, ходившего, сунув руки в брюки, не решался поставить на место - вдруг этого обормота завтра назначат руководителем группы.
Окруженный мигающей, тикающей, попискивающей и рычащей техникой, лейтенант блаженствовал, вдыхая с отрешенным взглядом наркомана запах изоляции, припоя и разогретых панелей.
Именно так представлял он в армии и в институте рай. Поначалу Толмачев, наблюдая угрожающую активность Олейникова, опасался, что мальчишку понесет в безудержное изобретательство, в выдумывание очередного перпетуум-мобиле, только на компьютерном уровне. Однако вооруженный до зубов Гога иногда выдавал предложения, от которых завистливо ежились технари из группы прослушивания и мониторинга. Грубый
Почти год назад, когда Толмачева перевели в новый отдел без названия и точных функций, он затосковал. Ему нравилась прежняя работа, пусть и суматошная, разъездная, но основательная, по профилю. Она давала повод и для самоутверждения, и для самоуважения. Слаб человек - кому не хочется потешить тщеславие... Кроме того, прежняя работа не с неба свалилась, а трудами немалыми досталась.
Толмачев к ней поднимался жестко и целеустремленно, отказываясь от мелких радостей, лепя из себя, деревенского недоучки, штучную личность.
Не достиг, правда, высоких степеней и званий, не получил даже кафедры, о которой, был грех, одно время мечтал, но все равно вышел в научную элиту и свои мозги привык уважать. Он знал, что, работая в открытой тематике, давно добился бы и высоких научных степеней, и приличествующего тем степеням положения. Однако теперь ему хватало одного знания...
После тихой родной деревни он попал в отдельную дивизию ПВО в Алма-Ате. И носился тудасюда весь срок службы, как письмо без адреса. Командировки у него были вдоль южной границы - от Красноводска до Благовещенска. Вернулся после дембеля домой, устроился электриком в совхозе.
Днем по столбам лазил, ночью за учебниками сидел, угрюмо сознавая собственное ничтожество.
Оказывается, квадрат катетов равен квадрату гипотенузы. А деепричастный оборот выделяется запятыми. Кстати, что за зверь такой - деепричастный оборот? Ведь в школе проходил.
Тем не менее через год поступил с первого захода в Менделеевский институт. Не потому, что с детства мечтал стать химиком, а потому, что название понравилось - имени Менделеева. Который периодическую систему элементов придумал. И еще было одно соображение: после института в село не пошлют, химику-технологу там делать нечего. А деревня надоела. Молодежи не осталось, в кино надо за шесть километров топать. К тому же мать-пенсионерку старшая сестра надумала забрать к себе в райцентр.
В институте пришлось снова плотно садиться за учебники. Повышенную стипендию, как отличник, он задницей высиживал. В сутках было тридцать три часа, а завтрак заменял ужин. И наоборот. Даже на выездах в подшефный совхоз - на сенокос, на уборку картошки - он не расставался с книгами.
И в попойках по случаю стипендии не участвовал.
Во-первых, потому, что лишь на нее, стипендию болезную, и жил, во-вторых, не хотел терять время по пустякам.
Барином себя почувствовал, когда попал в город Ступино, на химкомбинат, стажером начальника смены. Он тут преддипломную практику проходил понравилось. Учли пожелание отличника учебы при распределении.