Губернатор. Повесть и рассказы
Шрифт:
И лишь по инерции старик переспрашивает:
— Приехал, говоришь?
— Да. Отдыхают теперь. Ночью приехали. Одни.
— Так?! Меня приехал перед смертью посмотреть, — говорит старик.
Васена деловито откликается:
— Что же?! Ваши годочки не такие, чтобы…
И старик и Васена спокойны.
Молчат.
Старик откидывается к стенке дивана и дремлет.
— Ипполит Ипполитович, вам надоть гулять идти.
— Так?!
Воздух «бабьего лета» синь и крепок… Где-то далеко наверху кричат журавли. Старик в чесучовой фуражке, надвинутой
Иногда старик замирает на несколько часов. И из него уходит окончательно, так кажется, жизнь. Он лежит землисто-бледным, с помертвевшими губами, с глазами открытыми и застеклевшими, почти не дыша.
Тогда гонят лошадей за врачом, и врач впрыскивает камфару и делает искусственное дыхание, дает дышать кислородом.
Старик отходит медленно, бессмысленно поводя глазами. Врач сосредоточенно и важно говорит:
— Если бы еще одна минута, была бы смерть.
Когда старик отходит окончательно, Васена ему повествует:
— Так уж боялись, так уж боялись… Совсем, думали, умерли уж… Да, ведь, и то, годочки ваши не такие, чтобы…
Ипполит Ипполитович слушает безразлично и молча, и лишь иногда вдруг нелепо немного, весь сожмуриваясь, щуря глаза и растягивая губы, смеется:
— Хгы! хгы! — смеется он и хитро добавляет: — Умру, говоришь? Хгы! хгы!
Илья Ипполитович, сын, ходит по пустым комнатам умирающего дома. Пыльно и затхло здесь. Твердая тишина, черствящая, застыла в доме.
Сын так же громоздок, как и отец, но он ходит еще очень прямо. Волосы на висках его уже серебрятся, а лицо брито. У него серые большие и уставшие глаза.
У сына, Ильи Ипполитовича, сумрачно и тяжело на душе при мысли об отце потому, что дни его, отца, подсчитываются; и он тоскливо думает о нелепости смерти и о том, как держать себя с человеком, который обречен окончательно.
Но ходит он в то же время — от угла до угла — бодро очень.
Отец и сын встречаются у террасы.
— Здравствуй, отец, — говорит бодро сын, нарочно беззаботно улыбаясь.
Отец, старик, сначала не узнает сына, смотрит безразлично, но потом улыбается, идет наверх и подставляет щеку для поцелуя. От щеки его пахнет воском.
— Так?! — говорит старик.
Сын целует его, крупно смеется, хлопая по плечу.
— Давно не виделись, отец! Как живешь?
Отец смотрит на сына из-под козырька фуражки, улыбается бессильно и не сразу говорит:
— Так?!
Васена отвечает за старика:
— Уж какое житье их, Илья Ипполитович?.. Что ни день, то все боимся, — говорит она речитативом.
Илья Ипполитович тайком бросает укоризненный и испуганный взгляд Васене и громко говорит:
— Пустяки, отец! Ты еще сто лет проживешь! Ты устал, отец! Присядем вот сюда, отец. Потолкуем!..
Они садятся на мраморную ступень террасы.
И молчат.
Сын
— А я все картины пишу… За границу собираюсь… — говорит он.
Старик слушает, смотрит невидяще и бессмысленно и вдруг спрашивает:
— Это ты приехал меня посмотреть?.. Умру скоро…
Илья Ипполитович бледнеет пятнами и растерянно говорит:
— Что ты это, отец, как ты это?!
Но отец уже снова не слушает. Он откидывается к барьеру. Глаза его полузакрыты, лицо утеряло всякое выражение.
Он дремлет.
Светит солнце, небо сине, а в далях над землею разлит хрусталь. Илья Ипполитович ходит по парку и думает об отце. У отца была большая, полная и богатая жизнь. Было так много хорошего, нужного и светлого. А теперь — смерть. И не останется ничего. Ничего!
И это — ничего — Илье Ипполитовичу кажется чрезмерно ужасным, лежащим по ту сторону человеческого сознания. Ведь жизнь, свет, солнце, все, что есть кругом и внутри человека, человек познает через самого себя. Умрет человек — умрет для него мир. И он уже ничего, ничего не будет ни сознавать, ни чувствовать. Для чего тогда жить развиваться, работать, когда концом будет — ничто?..
Сознает это отец? Или он верит в бога? — до боли хотелось узнать это от отца, ибо в его, отцовских ста годах чуялась какая-то большая мудрость, и еще потому, что он был — отец.
Если бы отец сейчас все время кричал безумно и бился бы головою о стену, Илья Ипполитович понял бы и оправдал.
Где-то, далеко-далеко в пустынной синеве кричат журавли:
— Курлы, курлы-ы, — несется с пустынного неба от едва заметной черной стрелки, направленной к югу.
Под ногами шуршат листья, красные и подернувшиеся инеем. Большое лицо Ильи Ипполитовича бледно.
Устало и бессильно сложены губы.
Он, Илья, целую жизнь прожил одиноким и одним в холодной мастерской, тяжело живя, среди картин и для картин. Для чего?
Ипполит Ипполитович в большой и пустынной столовой, повязанный по-детски салфеткой, ест бульон и куриные котлеты. Потом Васена его проводит в кабинет. Старик ложится на диван и дремлет.
К нему приходит Илья Ипполитович. Он опять нарочито бодр, но в глазах, уже усталых, тоскование. А в его бритом лице, в сером английском костюме и желтых ботинках чуется почему-то большая, измотанная, запутанная душа, сейчас страдающая и хотящая скрыться.
Он сидит у ног отца.
Отец долго ищет его глазами и говорит, будто граммофонная пластинка спетого баса:
— Так?!
— Давно не виделись мы, отец! Хочется поговорить мне с тобой! Ведь как-никак, отец, а дороже тебя нет ведь у меня никого, отец! Как живешь, отец? — говорит сын, бодро встряхивая седеющими кольцами волос.
Старик глядит невидящими глазами; кажется, не слушает; и вдруг, жмурясь хитро, растягивая губы и открывая пустые челюсти, смеется и говорит:
— Хгы! хгы!.. Умру скоро! Хгы! хгы!