ГУЛАГ
Шрифт:
К середине 70-х некоторых из «худших» политических перевели из мордовского и пермского лагерей в специальные, хорошо охраняемые тюрьмы. Самой знаменитой из них была владимирская, известная еще с царских времен как Владимирский централ. Там политзаключенные почти постоянно были заняты борьбой с начальством. Игра была опасной и велась по сложным правилам. Заключенные старались «набирать очки», добиваясь улучшения условий, о чем через самиздат становилось известно на Западе. Целью начальства было сломить волю заключенных, превратить их в стукачей, в своих пособников, а лучше всего — получить от них публичное отречение от своих взглядов, которое можно было бы продемонстрировать внутри страны и за границей. Хотя методы, применявшиеся властями, в чем-то напоминали сталинские, главную роль в них играли уже не пытки как таковые, не физическое воздействие, а психологическое
«Тебя пригласят на беседу, угостят конфетами или яблоками, нальют чаю или кофе… „Ничто от вас не зависит? Наоборот: все в ваших руках, — объяснят тебе. — Можно, например, хорошо питаться. По высшей больничной норме и даже еще лучше! Вы любите мясо? Хорошее сухое вино? Не хотите ли сходить со мной как-нибудь в ресторан? Переоденем вас в штатское — и пойдем. Поймите: все эти нормы — для преступников. Если же мы, КГБ, видим, что вы встали на путь исправления, что вы нам готовы помочь… Что? Вы не хотите стучать на товарищей? Но что значит — стучать? И на каких товарищей? Ведь этот русский (еврей, украинец), который сидит с вами, — знаете, какой он националист? Как он ненавидит вас — евреев (русских, украинцев)? Тогда-то, он сказал тому-то… Кстати, у вас скоро свидание. Сколько вы не видели своих? Год? Да, а на вас тут есть еще рапорты: не встал после подъема, разговаривал после отбоя… Опять администрации придется лишить вас свидания. Может, поговорить с начальником?..“» [1830]
1830
Щаранский, с. 259.
Как и раньше, начальство могло предоставлять льготы и отбирать их, могло наказывать заключенных (обычно карцером). Оно могло воздействовать на жизнь заключенного посредством небольших на первый взгляд, но существенных изменений, могло назначить ему в тюрьме общий или строгий режим — всякий раз, конечно, в полном соответствии с правилами. Марченко пишет:
«Разница между этими режимами для человека, не испытавшего их на себе, может показаться ничтожной, — для заключенного она огромна. На общем режиме есть радио, на строгом — нет; на строгом окно с намордником — на общем нет; на общем прогулка по часу каждый день — на строгом полчаса в день, в воскресенье прогулки нет; на общем есть еще свидание раз в год — на тридцать минут» [1831] .
1831
Марченко, с. 76; Tokes, с. 84.
К концу 70-х годов количество норм питания возросло до восемнадцати (от 1-а до 9-б), по каждой полагалось определенное количество калорий (от 2200 до 900) и свой набор продуктов. Заключенным назначали одну или другую норму в зависимости от поведения. По норме 9-б питались в «сытые дни» в штрафных изоляторах. Официально она включала в себя 450 г хлеба, 10 г муки, 50 г крупы, 60 г рыбы, 6 г жира, по 200 г картофеля и капусты, 5 г томатной пасты. На практике из-за воровства заключенные не получали и этого [1832] .
1832
Щаранский, с. 258; Ратушинская, с. 183–184.
Штрафной изолятор или карцер был, с точки зрения начальства, идеальным наказанием — наказанием вполне законным, которое формально нельзя было назвать пыткой. Голод и тяжелые условия постепенно разрушали там здоровье людей, но поскольку прокладывать железные дороги через тундру уже не надо было, власти это не волновало. Штрафные изоляторы брежневских времен были вполне сравнимы со всем тем, что изобрели органы НКВД при Сталине. В документе Московской Хельсинкской группы за 1976 год подробно описаны карцеры Владимирской тюрьмы, которых в ней было около пятидесяти:
«Стены покрыты цементной „шубой“ — острыми выступами, буграми. Пол — грязный, сырой… Часть стекла разбита, и окно заклеено обрывками газет. В других карцерах… окна вообще забиты, заложены кирпичом. Сидеть практически не на чем. Имеется специально оборудованный
1833
Собрание документов самиздата, АС № 2598.
Возможно, труднее всего людям, привыкшим к активной жизни, было переносить вынужденное безделье, которое описывает Юлий Даниэль:
За неделею неделя Тает в дыме сигарет. В этом странном заведеньи Все как будто сон и бред. … Тут не гаснет свет ночами, Тут не ярок свет дневной. Тут молчанье, как начальник, Утвердилось надо мной. Задыхайся от безделья, Колотись об стенку лбом — За неделею неделя Тает в дыме голубом [1834] .1834
Даниэль, с. 648–649.
Пребывание в штрафном изоляторе могло длиться сколь угодно долго. Формально там могли держать не более пятнадцати суток, но это правило было легко обойти: заключенного на день выпускали, а потом опять сажали. Марченко однажды продержали в карцере сорок восемь дней,
«выпуская только для того, чтобы зачитать новое постановление о „водворении в штрафной изолятор“» [1835] .
В лагере Пермь-35 одного заключенного не выпускали из ШИЗО почти два месяца, прежде чем перевести в санчасть, другого продержали там сорок пять дней за то, что он отказался работать токарем, требуя, чтобы ему разрешили работать по специальности — слесарем [1836] .
1835
А. Марченко, с. 49–50.
1836
Собрание документов самиздата, АС № 2598.
Многих отправляли в ШИЗО за еще менее значительные «проступки»: когда начальство хотело сломить чью-то волю, оно жестоко наказывало за мельчайшие нарушения режима. В 1973 и 1974 году в пермских лагерях два заключенных были лишены свиданий за то, что они «сидели на постели в дневное время». Другого наказали за то, что на свидании ему передали банку варенья на спирту. Придирались по множеству поводов: «Почему медленно идешь?», «Почему без носков?» и т. д. [1837] .
1837
«Хроника текущих событий», выпуск 33, декабрь 1974 г.
Иногда такое давление давало результат. Алексей Добровольский, которого судили вместе с Александром Гинзбургом, «сломался» очень быстро. Он обращался к властям с письменными заявлениями о том, чтобы ему разрешили выступить по радио и телевидению с рассказом о своей «преступной» диссидентской деятельности и тем самым предостеречь молодежь от подобных опасных ошибок [1838] . Петр Якир тоже поддался нажиму и «раскаялся» уже на суде [1839] .
1838
«Процесс четырех», с. 22.
1839
Reddaway and Bloch, с. 305; Якир.