Гулящая
Шрифт:
– Слушай! – окликнул он Христю, которая уже принялась снимать платья с вешалки.
– Что?
– Скажи мне правду: ты знаешь, почему тебе Здор меду прислал?
Христя только пожала плечами.
– Откуда мне знать? Вчера я видела его жену. Она хвасталась, что разбогатела, что пасека у них. Может, по старой дружбе и прислала мед.
– Так... А сегодня Здор приехал лес покупать.
– Вот как! Теперь я понимаю, почему Одарка рассердилась, когда ее сынок намекнул, чтобы она не забыла мне сказать про лес, как отец ей наказывал.
– Значит,
– А я при чем тут? Разве это мой лес?
– Поди ж ты! Вот чертовщина! – крикнул Колесник и, почесав затылок, ушел.
Христя заметила, что Колесник чем-то расстроен. Немного погодя она побежала к нему в комнату.
– Чем озабочена твоя головушка? – спросила она ласково.
Колесник повернулся к ней. Перед ним стояла прежняя Христя, с розовым лицом, сверкающими черными глазами, такая привлекательная и желанная.
– Ох, Христя! – сказал он. – Если б ты знала, как мне тяжело, будто сто гадюк впились в сердце.
– Что случилось?
– Эх! – махнул рукой Колесник. – Это имение, черт бы его побрал, не дает мне покоя! И зачем я его купил? Чувствую, что не уйти мне от беды. Вот осень придет, съезд будет.
– Какая же беда?
– В тюрьму посадят, в Сибирь сошлют.
– За что?
Колесник, не расслышав ее вопроса, продолжал:
– И никто про меня не скажет доброго слова. Все будут обвинять.
– Вот и не угадал. Не все. А я?
– Спасибо тебе, ты, может, одна и добра ко мне. Но разве ты станешь рядом со мной, когда меня поведут на позорище? И ты отречешься от меня, как другие.
– Я буду молиться за тебя. Может, молитву мою Бог услышит и помилует тебя.
– Поздно. Все против меня.
– Ты сам так ведешь дела, что люди становятся твоими врагами.
– Как?
– Вот слобожан обидел, а если бы ты этого не делал, они были бы за тебя.
– Ну, кто они такие?
– Люди. Хоть добрым словом помянули бы.
Колесник болезненно усмехнулся.
– Что же мне делать?
– Прости им тот долг, что за ними остался. Верни пруд, огороды. И они будут молиться за тебя.
Колесник долго молчал в глубоком раздумье.
– Добрая душа у тебя, Христя, – сказал он потом. – Пожалуй, ты права. Хоть кому-нибудь добро сделать, и то хорошо! Кирило! – крикнул он.
Кирило словно из-под земли появился.
– Вот что, – сказал ему Колесник. – Завтра или послезавтра я уеду. Там с слобожан следует мне триста рублей. Так собери их и скажи, что я прощаю им этот долг. Вовку и Кравченко передай, что огороды и пруд остаются за слобожанами.
Кирило, не веря своим ушам, растерянно глядел то на Колесника, то на Христю.
– Скажи им, – продолжал Колесник, – пока я жив, все останется по-старому. А не станет меня, может, вспомнят добрым словом, может, кто помолится за меня.
– А деньги как за аренду, что Вовк и Кравченко заплатили? – спросил Кирило.
– Деньги
– Погоди. Пусть они у тебя останутся. Выручишь с хозяйства, Кирило, вернешь, а не то – из города пришлю, немного погодя.
Кирило радостно сказал:
– Вот это по-Божьему!
– Так понимаешь. Когда я поеду, сообщишь им. Скажи им, пусть и за Христю помолятся.
– За что? Разве это мое?
– Тссс... – зашикал на нее Колесник и махнул Кирилу рукой.
Тот, поклонившись, вышел из комнаты. А Колесник подошел к Христе, обнял ее, поцеловал и сказал:
– За ум и за сердце!
У Христи радостно засветились глаза.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Два дня спустя Колесник и Христя уехали. Никогда она себя не чувствовала такой счастливой, как в эти дни. Ожила, расцвела, словно снова на свет родилась. И Колесник кажется ей красивым да приветливым, и люди такими добрыми и сердечными. На что уж Оришка неприятна (Кирило ей рассказал о распоряжении Колесника), и та ей казалась не такой страшной, как раньше. Христя подарила ей свой платок.
– Носите на здоровье и вспоминайте меня! – сказала Христя, не заметив, что бабка чуть не вырвала у нее платок из рук и даже не поблагодарила.
Она не замечала, что Кирило с ней так ласков, как с дочерью, в глаза заглядывает, чуть не молится на нее. Христя и ему подарила шелковый платочек на кисет.
Кирило, не помня себя от радости, поцеловал этот платок и сказал:
– Не стану я из этого платка кисет шить. А как умру, завещаю положить его со мной в гроб. Мне с ним и под землей легче будет лежать, он мне напомнит о доброте людской.
Колесник и Христя выехали после обеда. Слобожане собрались у дороги. Они, может, и во двор панский пошли бы, но Кирило строго-настрого запретил им там показываться. Только когда повозка спустилась с горы, Колесник заметил серую толпу; сняв шапки, люди низко кланялись. Дети побежали вдогонку по дороге.
– Кирило таки не выдержал, – сказал Колесник и отвернулся. А Христя, оборачиваясь с повозки, кланялась и улыбалась бегущей детворе. Еще долго не смолкал детский крик.
– Будет тебе с этими щенками возиться, – строго сказал Колесник, надевая на голову капюшон своего плаща. Христя, прикрывшись платком, притихла.
До самой Марьяновки ехали молча. Только слышался конский топот, грохот колес, понукание возницы и хлопанье кнута.
Солнце уже садилось, когда они въехали в Марьяновку. Оранжевое зарево подымалось над крышами, садами и огородами, а по земле стлались длинные тени, и в глухих закоулках сгущались сумерки. Тихо кругом, пыль стоит столбом и никак не уляжется. Издали доносится блеяние овец, где-то замычала корова, бугай заревел на все село, слышится приглушенный говор. Скоро зайдет солнце, ночная тень укроет землю, и все умолкнет до утренней зари.