Гулящая

Мирный Панас

– Христю не знаешь?

Глаза Марины широко раскрылись.

– Христя! Тебя и не узнать, совсем барыня!

– А почему у тебя так темно, грязно?

– Вот так приходится жить. Все пропил проклятый. Все до нитки, и сам спился. А ты откуда?

– Проездом. Остановилась дня на два. Насилу нашла тебя.

– Спасибо, что не забыла. Садись же, садись. Вот, у стола, не бойся, там чисто. Вчера вытерла, – сказала Марина, видя, что Христя с опаской озирается.

Наконец Христя села.

– Давно

ты сюда забралась? – спросила она.

– С трудом нашла эту конуру; здесь, того и гляди, задавит тебя. Разве можно было с ним жить? Сколько мы этих квартир переменили. Вот переедем, день-два – ничего. А там, как запьет, хозяин и гонит. Беда, Христя, с таким мужем. Кабы знала, лучше бы с последним нищим связалась, чем с ним.

– А где ж он теперь?

– Где? В больнице. В губернию отвезли. Насилу допросилась, чтобы его взяли. Ты, говорят, жена, сама и вези. А на какие деньги? Он ведь все пропил. До того допился, что глянуть страшно: оборванный, чуть не голый, весь трясется, глаза на лоб лезут, заговаривается, Господи! Так я с ним намучилась, что слов не найду.

Христя молча сидела у стола. Ей казалось, что вот-вот распахнется дверь и войдет страшный, обезумевший Довбня.

Дверь действительно раскрылась, и вошел высоченного роста солдат. Голова его чуть не касалась потолка, руки – как крючья, лицо – продолговатое, рябое.

– Марина Трофимовна! Наше вам! – сказал солдат, протягивая Марине руку. Та, приветливо улыбнувшись, подала ему свою, и солдат так ее сжал, что Марина подскочила от боли и ударила его изо всей силы по плечу. Солдат громко засмеялся.

– Чтоб тебя черти так жали! – ругала его Марина.

– Ничего-с. Это здорово! – сказал солдат, садясь на другом конце стола против Христи.

Она пугливо посмотрела на гостя и подумала: «Тут, видно, босяцкий притон».

– А это что у тебя за барышня? – спросил солдат.

– Это моя подруга, а не барышня.

– Понимаем-с. Наше вам, – сказал он, протягивая Христе руку.

Та боязливо подала свою.

– Бойтесь! Вот это ручка. Беленькая, пухленькая, – любовался он, слегка поглаживая руку Христи шершавой ладонью

– А позвольте спросить. Вы где ж находитесь? Здесь или проездом?

– Проездом, – ответила Христя.

– При должности какой состоите или гулящая?

Христя остолбенела от этих слов; она вся скорчилась от неожиданности.

– Ну, и понес! – крикнула Марина. – Тебе какое дело? Молчи!

– Не извольте гневаться, Мария Трофимовна. Я, значит, все доподлинно желаю знать.

– Скоро состаришься, если все знать будешь.

– А вот у нас в роте фельдфебель всегда говорит: «Все знать – самый раз!»

– Так это у вас. А у людей не так.

– У солдат всегда

лучше, чем где-либо. Ничаго своего, одна душа, да и ту кому отдашь на сохранение.

Марина глубоко вздохнула.

– Ты ж кому свою препоручил – Богу или черту? – спросила она, смеясь.

– Зачем Богу? Богу еще успеем, а черт к нашему брату не пристает. Вот к молодушке какой – самый раз!

– У вас все молодушки на уме, кто ж нас, старых, приголубит? – спросила Марина.

– Старым бабам помирать надо, а молодушкам – песни петь да солдат любить.

– За что?

– Как за что? За то, что солдат – сиротинушка. Один на чужой стороне.

– Красиво поешь. Ангельский голосок, а душа чертова.

– Опять чертова. Эх, едят нас мухи! Разве с бабами можно говорить об этих материях? У бабы волос долог, да ум короток. Вот что я тебе скажу.

– Это почему же?

– А так. Вот пример, пришла к тебе гостья, подруга твоя. Нет того, чтобы, примерно, в шиночек за водочкой сбегать... гуся жареного или барашка из печи вынуть... Все на столе – пей и ешь, любезная подруга! А ты вот соловья баснями кормишь.

– Да что поделаешь, коли нечем, – грустно сказала Марина.

– А нет – так и скажи. Тогда с тебя и не спросят. Вот у меня в кармане осталась завалящая копейка. На! Тащи! – сказал солдат, вынул двугривенный и брякнул им о стол.

– Нет, нет, – вскрикнула Христя. – Бога ради, не надо! Я ничего не хочу. Спасибо вам. Я только пришла проведать подругу.

– Ну, может, кто другой хочет, – сказал солдат, сунув монету Марине.

Та покорно взяла деньги, накинула платок на голову и ушла. Христе стало не по себе.

– Хорошая баба Марина, – сказал солдат. – Вот только муж у нее лихой. У, лихой!

– А был такой смирный.

– Да, смирный-то он смирный. Только больно много зашибает. Небу жарко! Ну, а тогда уж не знает, что делает. На меня однажды с ножом бросился. Не увернись я – так бы насквозь и проколол.

– За что же он так рассердился на вас?

– Как тебе сказать? Ни за что. Первое – он всегда пьяный. Как его любить жене? А второе – я их квартирант. Ну, вот он и начал ревновать ее ко мне.

В это время вернулась Марина с бутылкой водки и буханкой хлеба в руках.

– Все про того ирода говорите? – сказала Марина, выкладывая свои покупки на стол. – Осточертел он мне, лучше не вспоминайте.

– Ладно, не будем. Потчуй-ка гостью, – сказал солдат.

– Я не пью. Спасибо вам, – поблагодарила Христя, когда Марина поднесла ей чарку.

– Ну, как хочешь, – сказала та и быстро осушила чарку. – А горилка хороша. Выпили б.

– Да что же, раз не пьют? – сказал солдат. – Ну, и не надо. Я за нее выпью.