Гуманитарное знание и вызовы времени
Шрифт:
Одним из выражений самости массы является феномен товарищества. Товарищество может иметь различный смысл, разное качество. Так, например, товарищество возникает в системе нацистских организаций. Тоталитарная идеология нацизма принуждает к проявлению товарищества в отношении расово идентичных человеческих особей. И это уже выходит за рамки понятия товарищества как такового, того истинного товарищества, которое возникает, как это показал Эрих Мария Ремарк, в окопах, или в горах, воспетых Владимиром Высоцким, т. е. в ситуации абсолютной зависимости жизни людей от их действительной верности друг другу.
В условиях нацизма товарищество предопределено
В условиях советского общества феномен товарищества не был связан с требованиями расовой чистоты. Он определялся требованиями интернационализма и классовыми требованиями, требованиями социального братства людей труда. Можно ли дать адекватную оценку таких явлений массовой самости, опираясь на методологию рационализма и эмпиризма?
Рационализм является основанием такой точной науки как математика. Эмпиризм же является эпистемологическим основанием науки, основанной на эксперименте. Строгий эмпиризм предполагает прямое соответствие между восприятием и воспринимаемым объектом. Эмпирик также утверждает, что мы можем иметь прямой, непосредственный доступ к реальности. Между тем когда анализируются явления коллективной самости, то возникают серьезные методологические трудности. Так, например, как следует оценивать коллективы военных, военные соединения различных государств – они идентичны в своей цивилизационной сущности или неидентичны, если иметь в виду события Второй мировой войны?
Осуществим мысленный эксперимент. Группа немецких офицеров решает совместно встретить Новый год. Оценка этой встречи может включать в себя эмпирический и рациональный подходы. Встречу можно считать «удачной», если с точки зрения эмпирического метода она проходила в красивом зале, с новогодними украшениями, хорошо приготовленным угощением и качественными напитками, с музыкальным сопровождением. Она будет считаться «удачной» и с точки зрения рационального метода, если была основана на правильном расчете количества приглашенных девушек, размещения праздничных столов, количества приборов, а также с точки зрения финансового обеспечения этой встречи.
Допустим, встреча группы американских офицеров происходит точно по такому же сценарию. Можно ли считать эмпирическую и рациональную идентичность этих встреч идентичной и в своей цивилизационной сущности?
Этот вопрос возникает, когда мы узнаем, что встреча немецких офицеров происходит в Польше и что они являются офицерами СС, «работающими» на фабрике смерти в Освенциме, тогда как группа американских офицеров встречает Новый год в штате Оклахома, где они находятся в отпуске после осуществления военных операций в регионе Тихого океана.
В чем же неидентичность этих встреч, и по каким методологическим критериям она должна оцениваться?
Аналогичный вопрос возникает, когда мы сопоставляем военный парад на Красной площади по случаю победы Советской армии и капитуляции фашизма и военный парад в Нюрнберге в канун нападения Германии на Советский Союз. Можно представить эти парады как идентичные, если исходить из кажущегося тождества эмпирического участия в них больших военных соединений, высшего руководства и широких слоев населения. Тождественными с точки зрения этой методологии оказываются явления, противоположные в своей цивилизационной сущности.
Арендт, как герменевтический феноменолог, устанавливает, что факты и события не являются для нас ясными непосредственным образом. Опыты требуют интерпретации, с тем чтобы раскрыть их смысл [194] .
Феноменолог критически относится к субъект-объектному дуализму. Он исходит из того, что субъект и объект не являются разделенными сущностями и всегда должны рассматриваться в их отношении друг к другу [195] .
194
Intern. j. of philos. studies. – Abington, 2013. – Vol. 21, N 2. – P. 233.
195
Ibid. – P. 233–234.
Герменевтический
Для Арендт понимание – это специфически человеческий путь к примирению себя с реальностью, с тем чтобы попытаться «быть у себя дома» в этом мире. Посредством этой интимной фамильярности в отношениях с миром мы воспринимаем нечто как нечто истинное в своей подлинности.
Арендт определяет формы научного отношения к фактичности, т. е. случайной и непредсказуемой природе событий. События – это центр анализа, потому что они открывают или освещают определенный путь осмысления мира [196] .
196
Ibid.
Арендт, вслед за Хайдеггером, «перепрыгивает» через исторический путь метафизики, возвращая философию к досократикам. И здесь закономерно возникает вопрос: правомерны ли методологически такие «перепрыгивания» с точки зрения получения цивилизационной истины? Не происходит ли при этом утрата чего-то весьма существенного? Самая существенная утрата состоит в том, что мы не можем методологически осуждать нацизм, если признаем истину скрытого тоталитаризма. И тот и другой тоталитаризм основаны на исходных принципах. Принципы разные, но в чем заключается критерий истинности / ложности принципа? Отбрасывание метафизики не позволяет дать вразумительный ответ на этот вопрос. Почему сжигание людей в печах Освенцима и других фабрик смерти является преступлением против человечности, а сжигание людей с помощью атомных бомб, сброшенных на японские города Хиросима и Нагасаки, таким преступлением не является? До сих пор мы не имеем ясного ответа на этот вопрос, поскольку внешние различия скрывают внутреннее тождество явлений. В недрах метафизики было сделано открытие, позволяющее проникать во внутреннюю сущность явлений. Это феномен чистого мышления, когда мысль оказывается тождественной со своим предметом (Аристотель) [197] . Это обстоятельство и превращает универсалии, выработанные мышлением, в критерий истинности или неистинности эмпирических событий политической, социальной и личной жизни.
197
См.: Хлебников Г. В. Философская теология античности / РАН. ИНИОН. – М., 2013. – С. 155.
Созерцание истины, мышление мышления – это особая форма жизни, «сверхжизнь, являющаяся деятельностью мыслящей мысли» «…деятельность (энергия) разума есть ЖИЗНЬ» [198] . Это, согласно Аристотелю, сакральная деятельность, в которой жизнь Духа оказывается «внутренней» как для мира, так и для человека.
Герменевтический феноменолог бросает вызов эпистемологическому измерению метафизической традиции. Он включает человека в общий контекст эмпирических явлений мира. Герменевтический феноменолог, отмечает Мариеке Боррен, использует понятие мира как смысловой контекст, которым охвачено существование человека [199] .
198
Там же.
199
Intern j. of philos. studies. – Abington, 2013. – Vol. 21, N 5. – P. 235.