Гусар бессмертия
Шрифт:
Одна из итальянок, вроде бы молодая, судя по глазам, только и выделявшимся на исхудалом лице, угадала в пришедших офицеров, встала и довольно бойко затараторила, обращаясь к Орлову.
– Что она говорит? – не понял ротмистр.
Его познания в итальянском равнялись нулю.
– Молит не отдавать ее солдатам, – прислушавшись, перевел более образованный поручик. – Говорит, согласна на все, лишь бы только с нами. Или – с вами, я толком не понял.
– Что? – возмутился Александр.
Для него сказанное прозвучало оскорблением.
Да какого черта!
Итальянка продолжала говорить, помогая себе оживленной жестикуляцией. Казалось, еще миг – и она упадет перед ротмистром на колени. Этого стерпеть было нельзя, и Орлов чуть отдалился на всякий случай, указал на свой грязный помятый мундир и гордо произнес:
– Как вы смеете, сеньорита? – Удачно вспомнившееся итальянское слово чуть взбодрило Орлова, и он добавил на некоем подобии того же языка: – Руссо гусаро. Облико морале!
После чего вышел прочь, с досады чуть не хлопнув дверью.
Лопухин весело скалил зубы, и ротмистр не сдержался:
– А ты чего смеешься? Вот как пошлю сопровождать пленных до Главной квартиры!
Чем сразу загасил улыбку на корню.
Вильно, старинный польский город, был переполнен войсками. Здесь наконец соединились полки всех четырех бывших армий, да еще и отдельного корпуса Витгенштейна. Плюс – собственные жители и беглецы из ближайших мест, плюс – множество пленных, которых давно затруднялись пересчитывать. Конец Великой армии был ужасен. Пусть какая-то ее незначительная часть сумела вырваться и сейчас уходила за Неман, большинство французов и их союзников щедро устлали своими телами сугробы вдоль дорог, сами дороги, а равно – всевозможные опустевшие здания, долженствующие хотя бы обогреть, но вместо этого ставшие последним пристанищем гордым завоевателям Вселенной.
Разыгравшаяся суровая зима и долгий тяжелый поход наложили отпечаток на внешний вид вернувшихся с победой русских воинов. Простреленные в боях, прожженные на бивуаках заношенные шинели, потрескавшиеся кивера, у многих офицеров – вообще неуставные вещи, в виде всевозможных полушубков и разнообразных шапок. Воистину, здесь не было столь любимого императорами лоска, зато каждое лицо, казалось, навеки приобретшее красноватый цвет от морозов, дышало такой уверенностью в себе, что вряд ли в тот год можно было бы найти более сильную духом армию.
Среди шинелей частенько попадались армяки ополченцев, а также – казачьи чекмени. Дон делом подтвердил верность Родине, выставив против Наполеона едва ли не всех способных держать оружие мужчин.
Наиболее предусмотрительные отсыпались по переполненным домам в предчувствии продолжения похода, однако основная масса предпочитала толпиться на узких улочках. Офицеры искали в толпе родственников и просто знакомых, с которыми были разлучены обстоятельствами, и то тут, то там происходили радостные
– Орлов! Ты?
Александр обернулся на голос.
Стоявший перед ним низкорослый усатый мужчина в полушубке с побитым кивером так живо напомнил первую в жизни кампанию, чье начало тоже прошло средь сплошных снегов, что слова сорвались с губ раньше, чем ротмистр умом осознал, с кем свела вдруг судьба.
– Трейнин! Откуда? Ты ж в отставке!
– В такую годину – и сидеть в поместье? Шалишь, брат! Я с самого Смоленска в партизанском отряде Винценгероде. Теперь вот – у Бенкендорфа. Числюсь, так сказать, по кавалерии. А ты как? Наслышан о ваших подвигах!
Недавно около небольшого местечка Плещеницы отряд Мадатова захватил в плен двух генералов и чуть не полтысячи солдат. Да и в Вильно александрийцы вошли одними из первых. Как, впрочем, и казаки Бенкендорфа, и партизаны Сеславина.
– Кто из наших здесь? – жадно спросил Трейнин.
Воспоминания о родном полку всегда одни из самых сладостных в жизни мужчины.
– Почитай, почти никого. Мезенцева недавно увезли. Тяжело ранило у Борисова. Лекари не знают, удастся ли спасти руку.
– Да ты что? – с искренней тревогой воскликнул Трейнин.
– Кстати, – вспомнил Орлов. – Это – мой поручик князь Лопухин. Отличный офицер, рекомендую.
Двое александрийцев, бывший и нынешний, обнялись с таким чувством, словно были братьями.
– А этого славного кирасира ты должен помнить по Пруссии. – Речь шла о Штадене, с которым Орлов встретился перед этим. Вместе сходили на Замковую гору, полюбовались городом с высоты, конечно же, немного выпили за встречу. Они не виделись более пяти лет и всю встречу рассказывали друг другу о жизни, службе, сражениях. Карл – о Шевардине, Бородине, Красном – местах, где покрыл себя славой Екатеринославский кирасирский полк.
Лопухин же с самого начала не отставал от старых приятелей и соседей по имению, потому прогуливались они втроем.
Конечно, были в тех воспоминаниях и любовные приключения. Как подобает дворянам – без конкретных имен. Тут обильную пищу давал отвоеванный город. Гордые полячки, в начале лета восторженно приветствовавшие вторгшихся в Российские пределы французов, теперь с гораздо большим пылом старались загладить вольные и невольные вины, как свои, так и родных. Как в таких случаях водится – сторицей.
– Разумеется, помню. Лето восемьсот седьмого. Неподалеку от Немана. – Трейнин обнялся с Карлом, как со старым знакомым, но чувствовалось, что само событие он помнит, а имя или фамилия напрочь улетучились из памяти. – Очень хорошо посидели, барон.
Чем удобен любой титул, всегда можно выкрутиться, называя собеседника графом или князем, намекая – все прочее тоже известно.
– Господа, может, зайдем ко мне и отметим встречу? Я квартирую буквально рядом, на соседней улице, – предложил Трейнин. – Там хоть тепло.